mospat.ru

«ПРОБЛЕМЫ ДУХОВНОГО ОБРАЗОВАНИЯ В КОНТЕКСТЕ СОВРЕМЕННЫХ ВЫЗОВОВ ЦЕРКВИ, РОССИИ И МИРУ». Доклад митрополита Смоленского и Калининградского Кирилла, председателя Отдела внешних церковных связей Московского Патриархата, на XIV Рождественских образовательных чтениях

12.02.2006 · Архив 2005-2009, Документы  

Ваши Высокопреосвященства!
Всечестные отцы, матушки, дорогие участники и гости
XIV Рождественских образовательных чтений!

1.

Сегодня я хотел бы поделится с вами некоторыми соображениями о проблемах духовного образования в связи с теми вызовами, с которыми сталкиваются в контексте современной жизни наша Церковь, ее богословская мысль, ее система духовного образования.
Духовное образование, понимаемое в строгом и узком смысле слова, зиждется на фундаменте основательной богословской подготовки. А это подразумевает в первую очередь глубокое, систематическое изучение всего спектра специальных богословских и церковно-исторических дисциплин, что и осуществляется в наших Духовных школах.
Но в более широком смысле слова духовное образование есть народное религиозное образование. И целевая аудитория, которая должна получать такое образование, далеко выходит за пределы не только учебных заведений Русской Православной Церкви, но и даже всего сообщества верующих. Ибо ареалом распространения духовного образования должна быть вся страна, а его аудиторией призвано стать современное российское общество. Потому что природа и специфика духовного образования таковы, что побуждают его адресоваться ко всем людям, ища отклика в каждой душе. Ведь духовное образование является органической и неотъемлемой частью миссии Церкви в мире.
Каковы же вызовы, с которыми сталкивается духовное образование в наши дни? Я разделил бы их на две специфические группы — внутренних и внешних вызовов. Одни из этих вызовов могут быть определены как своего рода домашние, связанные с определенными традициями, исторически укоренившимися в нашей церковной среде. Другие, более многочисленные и многообразные, обращены к нам извне, из сферы чисто мирской жизни.
На вчерашнем пленарном заседании достаточно подробно и убедительно говорилось о необходимости религиозного образования в современной школе. Действительно, это очень актуальная для нашего общества проблема и, слава Богу, сегодня многое делается для того, чтобы она успешно решалась. Но вместе с тем существуют и другие вопросы, которые остаются в повестке дня, однако пока еще в полной мере не решаются.
Вспомним, что в дореволюционной России Закон Божий преподавался во всех школах. И, значит, тех проблем, перед которыми стоит современное духовное образование и которые мы сегодня призваны преодолеть, в те времена просто не существовало. Не забудем также, что Российское государство традиционно оказывало всемерную поддержку религиозному просвещению через систему народного образования. А кроме того, существовала еще обширная сеть церковно-приходских школ. Основы православия преподавались на всех уровнях дореволюционной системы образования: в гимназиях и реальных училищах, в средних учебных заведениях, в высшей школе. Разумеется, это в значительной мере способствовало христианизации народа и нравственному воспитанию новых поколений. Таким образом, воцерковленность русского дореволюционного общества во многом обуславливалась тем обстоятельством, что дети с малых лет усваивали основополагающие истины христианства и своевременно приобщались к церковной жизни.
Но это же обстоятельство побуждает нас задать себе нелицеприятный и болезненный вопрос: почему же тогда всеобщая воцерковленность и многоступенчатая разветвленная система духовного образования народа не сыграли своей позитивной роли в предотвращении трагедии революции и связанных с нею антицерковных эксцессов? Почему массовое религиозное просвещение не уберегло наш народ от великих и гибельных соблазнов ХХ века?
Когда-то мой отец, родившийся до революции, очень живо рассказывал о том, как и чем жила тогдашняя школа. Одна из этих историй, которые я доныне храню в своей памяти, меня особенно поразила. В каждой классной комнате, вспоминал он, разумеется, имелся образ, перед которым горела лампада, а зажигать ее должен был дежурный по классу. Он приходил первым, чтобы успеть до начала занятий затеплить лампадку. Вплоть до самой революции в детском коллективе это было самой почетной и самой желанной привилегией. А спустя несколько лет из этих же подросших детей получились те, кто приняли участие в закрытии храмов и в разорении святынь.
Что же произошло с нашим народом, что помрачило его веру, почему люди так легко поддались чуждым соблазнам и оказались неспособными к сопротивлению им, почему отреклись от отеческой духовной традиции, отказались от своих исконных святынь? Если мы скажем в ответ, что в этом повинны только внешняя злая воля и государственное насилие над свободной волей личности, то в этом не будет всей полноты правды. Потому что никакое насилие не смогло бы сломить единодушного и повсеместного народного противостояния возобладавшему в Отечестве злу.
Итак, я думаю, что сегодня, когда оформился очевидный общественный консенсус в том, что касается насущности духовного просвещения, когда обозначился заметный прогресс в деле утверждения дисциплины «Основы православной культуры» в учебных планах российской школы, мы должны серьезно задуматься о том, каким станет ее широкое преподавание. Ибо мы не имеем исторического права вторично наступить на те же грабли. Основы православной культуры ни в коем случае не должны превратиться в глазах детей в малоувлекательный и маловажный предмет. Напротив, эти уроки призваны стать захватывающе интересными, наиболее познавательными и долгожданными. Успешно решая проблему обретения права на преподавание, мы не должны упускать из виду не менее важную задачу правильного преподавания новой дисциплины, ибо от этого зависит конечный успех всех наших нынешних усилий. Таким образом, речь идет о целом комплексе вопросов, среди которых – проблемы методологии, учебных пособий, преподавательских кадров и множество иных. И это, конечно, является серьезнейшим вызовом, обращенным ко всем, кто трудятся в этой области церковного делания.
Важность выработки адекватного ответа на этот вызов усугубляется обстоятельствами времени. Сегодняшняя молодежь – вовсе не та, к которой некогда обращались наши благочестивые отцы и деды со словом православной истины. За плечами нынешних молодых людей – целая череда расцерковленных поколений, их отцы, деды и прадеды, воспитывавшиеся богоборческим государством в антирелигиозном духе. И потому нынешнее российское общество принципиально отлично от всех других, известных нам по предшествующим историческим временам Отечества. Прежде всего, потому, что для него воцерковленность не является чем-то само собой разумеющимся.
От того, насколько мы окажемся убедительными как партнеры по диалогу с этими людьми, от того, с каким словом мы к ним придем и какое влияние оно окажет на их жизнь, зависит в конце концов успех всей грандиозной миссии нашей Церкви в современном российском обществе. В сущности, во имя успеха этого важнейшего предприятия мы в четырнадцатый раз собираемся в Москве на Рождественские чтения. И потому я полагаю, что тема духовного просвещения народа должна неизменно пребывать в центре нашего общего внимания.
Собравшимся здесь хорошо известно, сколько сил и энтузиазма требуется для преодоления явного и тайного противодействия нашему делу, для переубеждения оппонентов, для привлечения сторонников и воспитания помощников. А ведь бороться с самим собой – еще труднее, чем с внешними обстоятельствами. Преодоление всякого рода бюрократических препон и рогаток, чиновничьей косности – послушание очень непростое и трудоемкое, но в этом случае наша задача облегчается осознанием важности самого дела, которому мы служим, а также его великой исторической правоты и несомненной пользы для Отечества. Но подлинные трудности начинаются тогда, когда человеку приходится вступать в борьбу уже с самими собой.
Преодолевая стереотипы привычного мышления, восполняя пробелы в своем образовании, совершенствуя себя как нравственную личность, развивая в себе способность видеть мир Божий открытым, честным и доброжелательным взглядом христианина и затем передавая навыки подобного восприятия и понимания этого мира молодому поколению, которое грядет нам на смену, мы не только становимся достойными и успешными соработниками на церковной ниве, но и содействуем духовному просвещению окружающих нас людей опытом собственной жизни.
Есть и иной обращенный к нам вызов, определяемый на сей раз обстоятельствами весьма отдаленной нашей истории. Ведь богословское, точнее, религиозное образование и духовное просветительство теснейшим образом сопряжены с наличным уровнем богословской мысли, с научным качеством богословия. Поэтому невозможно создавать образовательные религиозные программы высокого уровня, если отсутствует серьезный богословский базис. Сказанное вовсе не означает, что учебники по основам православной культуры для средних школ и даже для светских вузов должны отличаться какой-то сугубой научностью и особенной теоретической фундаментальностью. Совершенно очевидно, что в этом нет никакой практической необходимости, однако вне богатого и содержательного церковно-научного контекста невозможно выстроить правильную систему богословских взглядов. Но поскольку весь этот огромный пласт богословского знания нельзя механически перенести и включить в структуру духовного образования, встает колоссальной важности вопрос о развитии богословской науки в нашей стране. Ведь что греха таить, во многом неудача дореволюционной школы обуславливалась трагическим разрывом между научным богословием, школьным богословием и живой жизнью Церкви, когда богословие – «феология», если перефразировать святителя Григория Нисского, — превратилась в «технологию».

2.

И поэтому прежде чем говорить о реформе духовного образования Русской Православной Церкви, о чем сегодня ведется напряженная дискуссия, необходимо поразмыслить о цели этой реформы. Она очевидна для многих и заключается в том, чтобы сделать наше богословие более эффективным.
В дореволюционный период, вплоть до второй половины XIX века, русское богословие не в полной мере отвечало миссионерским потребностям Церкви, потому что оно не было органичным для своей эпохи и культуры. Так получилось, что русская богословская школа, начиная с Киево-Могилянской академии, заимствовала не самые лучшие образцы западной схоластики, которые не только в XIX, но уже и в XVII веке в большинстве случаев не соответствовали потребностям эпохи.
Проблемы усвоения богословских знаний в дореволюционной России немыслимо пытаться объяснять тем, что русская молодежь якобы была неспособна к учению и состояла сплошь из одних недорослей и лежебок. Конечно, неоспорим тот факт, что Государь Петр I силком загонял юношей в школы и что многие бурсаки стремились оставить учение. Что это был за феномен, что за национальная наша черта проявилась здесь? Точно ли беспробудная лень и упорное нежелание воспринимать научное знание? Отнюдь нет. Не такими уж недорослями были тогдашние молодые люди, и не такими они были беспробудными лентяями. Но тогда в чем состояла подлинная причина неприятия молодежью богословской школы? Был некий объективный фактор, который для молодых людей создавал психологическую трудность в восприятии богословских знаний. С сожалением необходимо признать, что молодым людям было неинтересно изучать сухие богословские дисциплины. Жизнь Церкви и общества оказались совершенно несовместимы со схоластическими схемами XVII века, искусственно перенесенными на русскую почву. Ибо начиная с этого времени мы стали усваивать так называемое западное схоластическое богословие.
Собственно говоря, эта система латинского богословия была положена в основу работы первой нашей Могилянской Духовной академии в Киеве, где преподавание велось на латыни, на этом языке читались лекции и писались сочинения. Таким путем средневековые схоластические схемы, пришедшие на Украину через Польшу, были усвоены в православных учебных заведениях. А потом по этому же принципу стали работать семинарии за пределами Малороссии. Конечно, свободное владение латынью — это совсем не плохо с точки зрения общей культуры. Но когда богословие столь удалено от жизни людей, когда ни один человек не сопрягает реалий окружающей жизни и волнующих его проблем с богословскими идеями о существовании и спасении, то такое положение вещей не может не обойтись дорогой ценой народу Божию. Свидетельством тому – русский ХХ век.
А покуда множество священников заучивало схоластические схемы и строило на них свою гомилетическую и пастырскую деятельность. Однако их проповедь была непонятна не только простым людям, но и образованной части общества. В конечном итоге произошел хорошо известный трагический разрыв: по одну сторону оказалась богословская школа с ее системой схоластических знаний, а по другую – реальная жизнь Церкви на приходах и в монастырях, в религиозном подвижничестве почитаемых духовников и старцев. Все это привело к тому, что в духовно-методологическом арсенале Церкви не оказалось нужных богословских категорий и соответствующих средств выражения для диалога с как с простым людом, так и с образованным обществом. Последнее постепенно стало подпадать под западные философские и социально-политические влияния. XIX век был уже самой настоящей идеологической пороховой бочкой. С начала и до конца этого столетия в нем не прекращалось возникновение все новых тайных обществ самого радикального толка, заговорщицких кружков, подпольных террористических групп, революционных партий и движений.
Примечательно, что это происходило на фоне выработки так называемым образованным обществом особой культурно-идеологической парадигмы, отчетливо враждебной православной традиции, национальным и даже государственно-патриотическим устоям жизни Российской империи. В этих обстоятельствах в распоряжении Церкви не оказалось необходимых средств и сил для того, чтобы духовно воздействовать на тогдашнее образованное общество. Другой серьезной проблемой внутренней миссии Церкви в то время была неразработанность языка, на котором адекватно восприятию образованных сословий мог быть подан сигнал заблудшим чадам о грозящей Отечеству опасности и призыв к соборному единству. Быстро углублявшийся раскол между Церковью и образованным обществом в итоге не был преодолен ни с той, ни с другой стороны.
Однако же такие попытки предпринимались, и относятся они к тому времени, когда произошли знаменательные перемены в системе богословского образования России. Во второй половине XIX века в результате принятия новых уставов Духовных академий начинается бурное развитие отечественной богословской мысли. Увенчанием этого благотворного процесса становится та огромная работа, которая привела в духовно-интеллектуальное движение всю нашу Церковь и вошла в историю под именем Предсоборного Присуствия, занимавшегося подготовкой будущего Поместного Собора 1917-1918 годов. Это процесс вызвал к жизни и вовлек в свою орбиту лучшие научно-богословские силы и был отмечен активным пробуждением творческой богословской мысли. На пике этого церковного движения рождается замечательная инициатива создания богословско-философского общества и ведения в его рамках диалога с интеллигенцией.
Но случилось это слишком поздно, когда уже было невозможно остановить ту катастрофу, которая на протяжении всего XIX столетия неумолимо надвигалась на Отечество, чтобы с началом ХХ века обрушиться на Россию кошмаром революций и Гражданской войны. В свете вышесказанного становится понятно, почему вопрос развития богословской мысли представляется мне чрезвычайно важным как для совершенствования системы религиозного образования, так и для успешного и взаимополезного диалога Церкви и общества. Вот почему я считаю, что в контексте Рождественских чтений следует не только осмысливать проблемы религиозного образования в общеобразовательных и воскресных школах, в светских учебных заведениях, но и непременно размышлять о том, какими быть русскому богословскому образованию и русской богословской науке в XXI веке.
Итак, богословие – это, по слову Исихия Александрийского, богоявление, это слово о Боге, комментарий к Священному Писанию и к Преданию Церкви. Богословие – это также интеллектуальная рефлексия Церкви на то, что происходит с миром и человеком. Если богословие перестает быть актуальным, если оно не связано с жизненным контекстом, если отрывается от духовных запросов современников, то становится неинтересным и невостребованным. Сегодня нужно серьезно размышлять над тем, как должно развиваться отечественное богословие и каким должно быть его место в жизни Церкви и общества. Наша задача должна состоять в том, чтобы сделать богословие жизненным, понятным, убедительным и несущим мощный духовный и интеллектуальный заряд. Нам необходимо воспитывать тех, кого святитель Григорий Богослов называет «Лучшими богословами». Что же касается реформирования духовной школы, включая наименование ученых степеней, проблему признания государством дипломов церковных учебных заведений, то решение этих вопросов следует увязывать с тем, как мы понимаем цели и задачи современного богословия.
Богословие должно быть актуальным, как актуальной должна быть церковная проповедь. Оно должно быть живым свидетельством о Христе и спасениии, как о нем говорил святитель Афанасий Великий. Если предлагать нашим воспитанникам в семинариях воспроизводить образцы проповеди XVIII или XIX веков, то пользы будет не очень много. Ведь, к сожалению, и сегодня бывает так, что священник выходит на амвон и читает проповеди Родиона Путятина. А стоящие в храме люди мало чего понимают. В результате некоторые из верующих думают, что не только богослужение, но и проповедь в православных храмах произносится на славянском языке. В действительности же священник говорит проповедь на русском языке, но при этом он, выучив почти наизусть, воспроизводит какой-нибудь образец XVIII или XIX веков, который звучит малопонятно для современного человека.
Способна ли наша духовная школа формировать сегодня людей с ярким творческим богословским подходом к жизни Церкви и общества? У меня есть сомнения на этот счет. Я сам закончил Духовную семинарию и академию и хорошо помню то, что происходило на берегах Обводного канала в Ленинграде в 1960-х годах. Меня не покидала тогда мысль, что программа учебных заведений Русской Церкви советского времени была приспособлена к достаточно невысокому уровню студентов. Хорошо известно, что невысокий образовательный уровень у большинства студентов был из-за того, что подготовленным людям вход в семинарию был закрыт. В то время лучшим пропуском в духовные школы был диагноз умственной неполноценности, потому что власти не сопротивлялись приему молодых людей с подобными болезнями. Напротив, аттестат с золотой медалью или диплом о высшем образовании делали поступление человека в семинарию невозможным. Слава Богу, что, несмотря на все препоны властей, в семинариях учились здоровые и разумные люди, но общий уровень оставался невысоким. В этих условиях мудрые профессора, которые закончили Санкт-Петербургскую и Московскую Духовные академии еще до революции, адаптировали старые семинарские и академические программы к невысокому общему интеллектуальному уровню тогдашних студентов.
В советское время обучение в основном велось по конспектам. Это означало, что студенты не знакомились с библиографией и могли не читать богословскую литературу, а значит, не могли и оценить позицию того или иного автора. Семинаристы записывали лекции под диктовку и потом отвечали по ним на уроках. В лучшем случае они получали готовые конспекты лекций, напечатанные на пишущей машинке. Безусловно, дореволюционные программы были гораздо богаче и интеллектуально насыщеннее. Например, курсы по догматическому богословию или по патрологии, преподававшиеся в дореволюционных Духовных школах, не сравнимы с послевоенными и доперестроечными программами. Было бы очень странно, если бы мы не желали сегодня изменить ситуацию к лучшему, а признали бы послевоенную систему богословского образования идеальной. В этом случае в нашей Церкви вряд ли будут и живая проповедь, и богословская рефлексия на современные темы.
В качестве ректора Духовных академии и семинарии Ленинграда, совместно с моими коллегами, я старался по возможности вносить коррективы в существовавшую тогда систему духовного образования. Были созданы кафедры и рабочие группы, в рамках которых проводились некоторые изменения на уровне Ленинградских Духовных школ. Хотя у нас и не все получалось, но мы вместе мечтали изменить к лучшему нашу школу, необходимость реформирования которой уже тогда была очевидна. В частности, была очевидна нужда повысить общеобразовательный и культурный уровень студентов, расширить их кругозор за счет введения таких дисциплин, как история России, философия, психология, история искусств и некоторых других так называемых светских дисциплин. Однако в то время об этом даже говорить было невозможно, потому что власти категорически запрещали подобные начинания. Максимум дозволенного состоял в изучении русского языка, стилистики и Конституции СССР. Сегодня появилась счастливая возможность включить в программу светские предметы. Думаю, что в этом нет ничего плохого, потому что без хорошего гуманитарного образования трудно развивать и богословскую науку. Конечно, во всем нужна мера, поэтому необходимо определить правильное соотношение между богословским и гуманитарным компонентами церковного образования.
В целом сегодня существует общее согласие относительно необходимости реформы духовного образования, поскольку больше нельзя учиться так, как учились в 1950-е — 1980-е годы. Соответствующие решения Священного Синода и Архиерейских соборов придают начавшемуся по благословению Святейшего Патриарха реформированию Духовной школы необратимый характер. При этом на повестке дня остаются многие вопросы, касающиеся реализации принятых Священноначалием решений. Так, например, существует согласие по поводу того, что семинария должна стать высшим учебным заведением с пятилетним курсом, а академия на основе трехлетнего курса – готовить кандидатов богословия. Однако некоторые выражают сомнение относительно академического образования на основе специализации. В то же время как отечественный опыт XIX века, так и мировой опыт свидетельствуют о необходимости специализации при подготовке диссертаций. Однако такого рода академическое образование будет эффективным только в том случае, если уровень семинарии реально будет поднят до уровня высшего учебного заведения. Тогда академическая специализация станет не только возможной, но и весьма желательной, ибо без специализации академии грозит некое повторение семинарского курса со всеми вытекающими отсюда хорошо известными печальными последствиями.
Многие критикуют сегодня не саму реформу, предполагающую академическую специализацию, а некоторые аспекты ее реализации. Во-первых, это касается объема языковой подготовки. Совершенно очевидно, что знание классических и современных иностранных языков необходимо, особенно для библейских и патристических исследований. Если библеисты и патрологи не могут читать оригинальные тексты, то они не могут научно исследовать свой предмет. Однако будет ли правильным непременно требовать от всех, кто захочет получить высшее богословское образование, профессионального знания греческого, латинского и еврейского языков? Я не думаю, что одинаковые требования к знанию древних языков должны предъявляться ко всем студентам Духовных академий.
Сомнительной является тесная увязка знания древних языков с самой возможностью обучаться в академии. Вероятно, не следует проводить сложные языковые экзамены в качестве вступительных испытаний в академию – говоря евангельским языком, возлагать на абитуриентов бремена тяжелые и неудобоносимые. Если человек хочет глубоко изучать Библию или патристику, то тогда он должен знать древние языки. А если кто-то желает изучать религиозную философию или имеет склонности к истории, миссиологии, каноническому праву, тогда он не должен лишаться возможности защитить кандидатскую или докторскую диссертацию, не владея на профессиональном уровне древними языками. В связи с этим я предложил бы при реализации реформы обратить внимание на то, чтобы сделать процесс обучения более гибким и создать больше альтернатив для студентов.
Нельзя исключать и того, что особенно на первых порах будет ощущаться нехватка учащихся на отделениях, учеба на которых требует знания древних языков. Но это не представляет собой серьезной проблемы, поскольку настоящих специалистов по этим направлениям никогда не может быть много. Вполне понятно, что эти предметы всегда будут оставаться областью элитарного знания.
Другим важным вопросом, который широко обсуждается в церковных кругах, является проблема признания государством дипломов Духовных школ. Главный аргумент против такого признания основан на вполне оправданном опасении того, что система духовного образования может попасть в зависимость от государства, на желании сохранить ее автономию и свободу развития.
Аргументы в пользу признания государством диплома Духовных школ основаны на стремлении повысить их образовательный уровень, а значит, и уровень подготовки священников и развития богословия. Требования государства – это положительный фактор, способный содействовать подъему богословского образования. Государственные проверки могут оказать положительный эффект на состояние духовных учебных заведений, включая жилищные и бытовые условия студентов. Что греха таить, не везде сегодня эти условия соответствуют принятым в стране нормам. Государственные требования и государственный контроль не позволят опустить планку епархиальной и общецерковной ответственности за функционирование духовной школы.
Существует еще один аргумент в пользу признания государством дипломов церковных школ – это привлекательность таковых школ для молодых людей. Хотел бы проиллюстрировать важность этого аргумента примером из жизни Смоленской епархии. В Смоленске существует епархиальная православная гимназия достаточно высокого уровня. Подавляющее большинство ее выпускников поступает в светские высшие учебные заведения, включая такие престижные, как МГУ, МГТУ имени Баумана и им подобные. Однако весьма немногие идут в семинарию. Это серьезный вызов для епархии, которая несет большие финансовые затраты по содержанию гимназии. Конечно, у такой ситуации есть различные причины. Одна из них, занимающая не последнее место, заключается в желании учащихся получить образование, признаваемое государством. Таким образом, из-за невозможности получить после окончания Духовной школы общепризнанный диплом от семинарии отсекается часть способной и образованной молодежи.
Кроме того, вызывает беспокойство демографический кризис, связанный с резким падением рождаемости в начале 1990-х годов. Очевидно, что через три-четыре года значительно сократится число абитуриентов в учебных заведениях России и других стран СНГ. Отразится это и на количестве поступающих в семинарии Русской Православной Церкви. Отсутствие государственного признания ослабит конкурентную способность наших семинарий, что в условиях демографического спада может привести к весьма печальным последствиям.
Признание государством дипломов Духовных школ может помочь преодолеть рудименты атеизма и противостать новым секулярным течениям, которые стремятся задвинуть религию на задворки общественной жизни. Оно может усилить связь Церкви с наукой, образованием и культурой, помочь окончательному преодолению разрыва между Церковью и интеллигенцией, повысить уровень миссионерских возможностей Церкви. Важно, что государство, наконец, согласилось пойти на аккредитацию религиозных учебных заведений, что зафиксировано в постановлении Комиссии по вопросам религиозных объединений при Правительстве Российской Федерации от 21 декабря 2005 года.
Комиссия, в частности, поддержала предложение о предоставлении духовным образовательным учреждениям права реализовывать образовательные программы на основе государственных образовательных стандартов и при прохождении государственной аккредитации выдавать документы об образовании государственного образца. Также Государственная Дума Федерального Собрания Российской Федерации на своем заседании 25 января 2006 года приняла в первом чтении законопроект «О внесении изменений и дополнений в Закон Российской Федерации «Об образовании» и Федеральный закон «О высшем и послевузовском профессиональном образовании». Этот законопроект позволяет объединить процедуры аттестации и государственной аккредитации в одну процедуру – государственной аккредитации и является важным шагом на пути установления процедуры государственного признания дипломов Духовных школ. Очень важно, чтобы эти инициативы нашли скорейшее воплощение в решениях Министерства образования Российской Федерации и других заинтересованных ведомств.
Итак, государство посредством решения упомянутой Комиссии выразило готовность признать дипломы духовных учебных заведений в случае реализации в них государственного образовательного стандарта по предмету «теология». И здесь возникает весьма серьезный вопрос, так как в настоящее время программы Духовных семинарий и академий далеки от существующего государственного стандарта. Причем собственно богословская, церковно-историческая, литургическая и церковно-практическая составляющие этих программ вовсе не уступают так называемому госстандарту. Более того, Духовные школы, будучи нацелены на конкретную задачу подготовки священнослужителей, осуществляют образовательный процесс, уделяя большое внимание церковно-воспитательной и богослужебной деятельности. Опасениям потерять эту собственно «духовную» специфику и объясняется, в частности, настороженное отношение к идее реализации государственного стандарта в рамках Духовных семинарий и академий.
Таким образом, я предвижу здесь некоторые технические трудности, которые, полагаю, нужно непременно разрешить. Первая из них заключается в известной контроверзе между общеобязательностью образовательного госстандарта и традиционным для наших академий и особенно семинарий пониманием того, как именно должно строится в Духовных школах богословское образование. Мне кажется, что нужно сообща, в соработничестве с миром науки и с миром образования, искать пути гармонизации этих двух подходов. Не думаю, что бескомпромиссное утверждение какой-то одной точки зрения будет здесь конструктивным; нужно идти по пути разумного сотрудничества и взаимного соотнесения требований госстандарта и семинарско-академической традиции.
Считаю методологически неверным решать эту проблему в категориях «да» или «нет», то есть либо семинария с ее традиционным обучением, либо госстандарт. В связи с этим напомню, что государственный стандарт по богословию вырабатывался при активном участии церковных специалистов, в частности, из Свято-Тихоновского богословского университета, где он ныне в полном объеме и реализуется. Поэтому думаю, что и при выработке взаимоприемлемой версии госстандарта для Духовных школ никаких неразрешимых противоречий возникнуть не должно. Оценка семинарских программ и госстандарта по специальности «теология» приводит к заключению о возможности творчески и разумно соединить эти два компонента уже сейчас, не теряя при этом всего того положительного, что содержится в семинарской традиции подготовки пастырей.
Полагаю, что существующий потенциал Учебного комитета более чем достаточен для решения этой задачи.
Специалистам хорошо известно, что в нашей стране начинается работа по подготовке образовательных госстандартов третьего поколения. И первым подступом к решению этой задачи может стать совместная разработка церковными и светскими специалистами в области образования нового образовательного стандарта, отвечающего как нуждам Церкви, так и требованиям, предъявляемым государством к высшему образованию. На базе этого нового стандарта могли бы сформироваться реальные контуры высшей богословской школы XXI века.
Итак, ныне осуществляемая в Русской Православной Церкви реформа богословского образования проводится на основе законных церковных актов и имеет в своей основе верные практические идеи. Придание семинариям статуса высших учебных заведений будет отвечать нынешней потребности повышения общекультурного и богословского уровня нашего духовенства. Одновременно выпускники Духовных академий, посвятившие себя специализации в различных разделах богословской науки, получат возможность защищать диссертации на соискание ученой степени кандидата богословских наук.
Другая идея реформы состоит в признании государством дипломов церковных учебных заведений. И здесь стремление любой ценной сохранить традиционную автономию Духовных школ, отгородиться китайской стеной от общегосударственной системы образования представляется мне ошибочным и даже опасным. Потому что такое обособление неизбежно приведет к тому, что выпускники наших Дховных школ окажутся нашими же собственными руками замкнуты в границах некоего интеллектуального гетто. Как иначе расценить ситуацию, когда высококлассные специалисты, защитившие кандидатские и докторские диссертации по богословию, в глазах государства продолжают оставаться всего лишь обладателями тех светских документов об образовании, которые они получили до поступления в Духовные школы, будь то институтский диплом или школьный аттестат зрелости. Именно такую ситуацию мы наблюдаем сегодня, и единственный выход из нее – в реформе церковного образования.
Не упустим из виду и то обстоятельство, что молодым специалистам небезразлично, как общество воспринимает их професиональную квалификацию и уровень образования, их готовность к избранному служению. Но помимо всего этого есть очень важный миссионерский аспект. Для людей, получивших богословское образование, которое будет признаваться государством, откроется доступ не только в церковные структуры, но и в светские, в том числе, государственные организации и учреждения. Имея государственный диплом, такие люди будут способны персонифицировать связь между Церковью, богословием, обществом и государством.
Но даже при всем сказанном не следует навязывать аккредитацию всем семинариям. Необходимо создать возможность для ее получения теми, кто этого желает. Если есть потенциал и желание пройти аккредитацию, то нужно начинать с Божией помощью процесс ее получения. В отношении открытия семинарий между епархиями порой существует определенного рода соревновательность. В этом есть, конечно, своя положительная сторона, но если в какой-то епархии нет подходящих возможностей для организации семинарии, то тогда правильнее было бы посылать студентов в другие семинарии, где существуют хороший преподавательский состав и имеются достойные условия для учебы и проживания. С другой стороны, открытие Духовных школ имеет большое стимулирующее значение для жизни епархий. Священники начинают повышать свой интеллектуальный и образовательный уровень, активизируется работа с молодежью. Поэтому я предложил бы поощрять открытие новых учебных заведений и, в первую очередь, Духовных училищ.
Путь к пастырству не должен быть закрыт для юношей, не способных учиться в высшей школе, но обладающих глубокой верой, добрым сердцем и пастырским призванием. В основе современное Духовное училище как раз и должно ориентироваться на такую молодежь и удовлетворять самые насущные кадровые потребности епархий. Например, если юноша не очень хорошо закончил школу, а по своим душевным качествам он может стать замечательным священником, то было бы преступлением закрыть перед ним двери духовного учебного заведения. На основе дореформенной семинарии можно подготовить трех- или четырехлетнюю программу для современного духовного училища. Если епархия не может открыть семинарию, к тому же претендующую на государственную аккредитацию, то она может открыть Духовное училище, которое будет выпускать священников, решая тем самым свои кадровые проблемы.
Духовные училища с программой традиционной семинарии и семинарии, желающие сохранить ныне существующие программы, могут быть вписаны в систему духовного образования без наличия государственной аккредитации. А государственной аккредитации следовало бы добиваться прежде всего Московской и Санкт-Петербургской Духовным школам, а также тем епархиальным семинариям, которые имеют соответствующий потенциал.
Еще один вопрос касается структуры образования. В нашем сознании существующая система научных степеней является традицией русского православного образования. Разочарование может постигнуть тех приверженцев этой традиции, которые не знают, что это на самом деле так называемая «берлинская» система научных степеней, которая к русской духовной школе не имеет никакого отношения и была усвоена в Российской империи из Германии в XVIII-XIX веках. Эта система включает степени кандидата, магистра, доктора, доцента, приват-доцента, ординарного профессора и является «немецкой мудростью». Сегодня российской системе высшего образования предлагается освоить «Болонскую мудрость». Можно долго спорить о том, имеет ли Болонская система весомые преимущества перед немецкой, однако таков сегодня вектор развития высшего образования в России и Европе. Важно другое: чтобы эта система не понизила общий уровень высшего образования. Именно поэтому, переходя на Болонскую систему, следует сохранить то полезное, что досталось нам в наследство от прошлого.
Если государство перестраивает систему высшего образования, то и в Церкви следует подумать о новой системе. В рамках этой системы, первые четыре года семинарии могут быть трансформированы в бакалавриат. Далее, в нашей отечественной системе образования существовала и продолжает существовать правильная категория – специальность. Полагаю, что в семинарии не следует отказываться от специальности, которой мог бы быть посвящен пятый год обучения. Кроме того, наличие специальности могло бы помочь решить проблему нахождения необходимых часов в учебном плане бакалаврской программы для включения в него светских предметов. Вполне может случиться так, что диплом бакалавра захочет получить человек, который не планирует быть священником, а стремится стать преподавателем или ученым. Такому человеку не нужно изучать пастырское богословие, церковное пение, практическое руководство для пастырей, то есть весь комплекс пастырских дисциплин. Поэтому я предложил бы под словом специальность подразумевать специальную подготовку для пастырского служения. В нее можно было бы сгруппировать церковное пение, практическое руководство для пастырей, пастырское богословие, гомилетику и богослужебную практику. Если человек захочет стать священником, он должен обязательно закончить пятый курс.
Что касается академии, то она, на мой взгляд, должна остаться в рамках трехгодичного курса. В таком случае формула «пять плюс три» дает в сумме классические восемь лет, соответствующие старой системе образования. Если принимать во внимание перспективу получения научных степеней, то восемь лет соответствуют требованиям Болонского процесса. Первый год академии может состоять из курса магистратуры, в конце которой должна защищаться магистерская диссертация, как это предусмотрено Болонским процессом, в рамках которого магистратуре отводится год или два. Второй и третий курс академии будет соответствовать аспирантуре, по окончании которой человек защищает диссертацию на ученую степень кандидата богословия. Хотя Болонское соглашение не предполагает кандидатской степени, думаю, что ее необходимо оставить по причине сохранения в светской системе научных степеней. Более того, в научном сообществе России и на государственном уровне тенденции к отмене кандидатской степени в данный момент не наблюдается. Докторские диссертации могут быть защищаемы на основе соискательства. Приняв такую схему реформирования, Духовная школа Русской Церкви смогла бы вписаться в общегосударственную систему высшего образования, но с учетом своей специфики и своей традиции.
Наконец, признание со стороны государства церковных дипломов является важным условием для организации на новых началах миссионерской деятельности Церкви в современном обществе, для осуществления реального диалога между верой и знанием, между богословием и светской наукой.

3.

Остановимся теперь на тех вызовах времени, которые приходят в церковную ограду извне и по видимости не связаны ни с вопросами жизни православной общины, ни нашей церковной традицией. Все мы согласны в том, что коренной, фундаментальной проблемой нашего общества является проблема нравственности. Недвусмысленное указание на это содержится уже в том, что даже само понятие нравственности сегодня очень по-разному интерпретируется и осмысливается в различных слоях современного нам общества. И потому я полагаю, что нужно говорить о человеческой личности, кризис которой стал опознавательным знаком нашей эпохи.
Мы много говорим о проблемах в нашей хозяйственной жизни и, прежде всего, о том, как страдает общество от того, что национальная экономика лишена возможности здорового и активного развития. Мы неизменно отмечаем, что главной препоной на пути нормализации экономического развития и, следовательно, совершенствования социальной сферы является криминализированность хозяйственной жизни. Все понимают, что наша экономика объективно не сможет развиваться нормальным и естественным путем до тех пор, пока она будет вынуждена работать во имя приобретения неправедного богатства немногими за счет многих, пока она будет находиться в плену криминальных финансовых схем, всевозможных уводов прибыли от налогообложения, бегства капиталов за границу, разнообразных «откатов», повсеместной коррупции.
Еще одно бремя отечественной экономики — инфляция, о природе и специфике которой спорят ученые мужи. Честно говоря, меня как человека далекого от экономики эти научные дискуссии порой удивляют. Почему-то упускается из виду, что огромный сектор госбюджета либо перемещается в сферу теневой экономики, либо попросту расхищается через «откаты» или так называемое нецелевое использование средств. Но что будет делать человек, урвавший в наших экономических джунглях чемодан долларов? Разумеется, он тут же начинает тратить свои бешеные деньги. А из этого следует, что в денежный оборот постоянно закачиваются огромные средства, ничьим трудом не заработанные и выпуску никакой реальной продукции не эквивалентные. В итоге регулярно воспроизводится, поддерживается и усугубляется процесс роста цен в масштабах страны. И поэтому цифра, указывающая стоимость квадратного метра земли в районе Рублевского шоссе, – это одновременно и знак инфляционной опасности на пути нашей экономики, и символ преходящего могущества сильных мира сего.
Таким образом, даже инфляция в стране определенным образом обусловлена кризисом человеческой личности, потерей индивидуумом нравственных ориентиров, утратой современным человеком представления о том, что на Руси издавна называется страхом Божиим. Я не говорю о криминале, который является делом рук помраченного грехом человека и помимо него в природе не существует. Но попробуем обратиться к экологической проблематике. Техногенные экологические катастрофы, варварское расхищение ресурсов, преступное загрязнение нашей собственной среды обитания, — разве способна на такое нравственная, духовно зрелая и социально ответственная личность? Нужно быть духовным скопцом, не ведающим различия между добром и злом, чтобы дерзнуть поднять руку на Божий мир. И какие технические рецепты ни предлагались бы научным сообществом для преодоления нынешнего экологического кризиса, ничего не изменится до тех пор, пока не станет иным отношение человека к Божьему творению.
Наконец, проблема демографии, о которой так много и замечательно было говорено и перед этой, и перед другими аудиториями. Порой нас пытаются убедить в том, что падение рождаемости вызвано неблагоприятным экономическим положением страны. Но вспомним дореволюционную Россию. Разве в ней многодетные семьи были богаче современных и разве аналогичный нашему демографический кризис в США и в Западной Европе не свидетельствует о том, что отнюдь не материальным фактором определяется сокращение рождаемости? Причина – в утрате жертвенного начала современным человеком, в его неспособности дарить ребенку свое свободное время, уделить ему часть своего материального достатка, посвятить ему свой отпуск, предоставить ему свое жилище… Если говорить кратко, то отсутствие жертвенности есть отсутствие любви. Потому что любовь и жертва – эти понятия с точки зрения христианской веры практически синонимичны. Ибо величайшим свидетельством и доказательством любви к человеку стала жертва Христа Спасителя, являвшаяся не чем иным, как обнаружением перед миром божественной природы и божественной любви.
Итак, к какой теме мы ни обратились бы, любая из них будет иметь под собой некую нравственную подоснову. И потому мы вправе утверждать, что все известные нам негативные явления в жизни семьи, общества и государства проистекают из единого источника — человеческой личности, переживающей кризис религиозно-нравственной идентичности.
Мы подошли к самому главному, к первопричине нынешних и будущих бед человечества – к проблемам внутренней жизни индивидуума. От честного и исчерпывающего их анализа и от выводов, которые будут сделаны из этого обществом, зависит судьба цивилизации. Что происходит с современным человеком, и чем этот человек отличается от того, который жил сто, сто пятьдесят лет тому назад? Когда я говорю о кризисе человеческой личности, то имею в виду, конечно, не только Россию или ее ближайших соседей. Эта проблема получила всемирное измерение. Но имеются у российской истории и специфические черты, позволяющие утверждать: в наших условиях кризис человеческой личности во многом определяется тем обстоятельством, что на протяжении сотни-другой лет мы с бездумным энтузиазмом подхватываем и стремимся воплотить в свою жизнь все те идеи, что приходят к нам извне.
Все революционные потрясения новейшей российской истории, все наши застарелые социальные конфликты, предубеждения и предрассудки, даже столь привычное нам непримиримое размежевание на «правых» и «левых», — это ведь не наши отечественные изобретения. И возникает законный вопрос: почему же наша восприимчивость столь доверчива и некритична, почему мы с такой легкостью перенимаем и раз за разом пытаемся насильственно насадить на своей почве занесенные к нам идеи, очевидно неорганичные для нашего национально-исторического и религиозно-культурного бытия? Почему мы позволяем им утверждаться в нашем сознании в качестве последних истин и круто менять нашу общественную жизнь и нашу историю? Ответ может быть только один: мы не научились сопрягать новомодные идеологические и философские поветрия с исконными ценностями нашей национально-исторической традиции. И еще мы не привыкли поверять ею истинность тех или иных идей, привносимых в нашу жизнь.
Следование такой традиции предполагает сохранение и передачу из поколения в поколение определенных ценностей, значение которых рассматривается как жизненно важное. В духовной традиции это религиозные ценности, апеллирующие к высшему, божественному авторитету. И потому приятие этих ценностей в свою жизнь становится категорическим императивом для человека. Если верующий пренебрегает ценностями, имеющими божественное происхождение и божественную санкцию, то такой человек согрешает против Бога и сам понимает это. Он знает, что будет наказан за пренебрежение божественной истиной, за попытку противостать ей.
В истории имели место два трагических обстоятельства, способствовавшие нанесению урона подобному мировидению и мировосприятию. Первым был отказ от традиции как формы и правила веры, происшедший в лоне самого христианства. Собственно говоря, протестантизм, который возник в XVI веке, был одушевляем и движим именно идеей отказа от традиции. Общеизвестно, что Православие признает и Священное Писание, и Священное Предание, в отличие от протестантизма, приемлющего только Священное Писание. А между тем Священное Предание и есть квинтэссенция христианской традиции, восходящей к Апостольскому веку. Из этого с неизбежностью следует, что не признающий Священного Предания тем самым отрицается нормативного значения веры, содержащейся в традиции.
Другим трагическим фактором стало распространение и утверждение атеизма, восстающего против идеи божественного авторитета и ставящего под сомнение самую идею богооткровенной истины, адресованной человеку. Ведь поскольку Бог есть Абсолют, постольку для верующего человека является непреложным существование абсолютной истины. Как говорил блаженный Августин, обращаясь в своей «Исповеди» к Богу, «кроме Тебя, нет другого учителя истины, где бы и откуда бы ни появился ее свет». А если Бога нет, то, по слову Достоевского, «все дозволено». Итак, если Бога нет, то не существует и абсолютной истины. Все в мире становится безначально и относительно. И человек начинает думать, что все на свете зависит только от него самого, от его доброй или злой воли. Он начинает воспринимать себя как источник истины. Но поскольку ничто исходящее от смертного и несовершенного человека по определению не может иметь качества абсолюта, значит, любой другой человек вправе пренебречь его несовершенной «истиной» или противопоставить ей свою собственную «истину».
Так атеизм, отрекшийся от Бога, разрушает основу, фундаментальную ценность и структуру человеческого бытия. Отвергая идею существования абсолютной истины и правды Божией, атеизм тем самым уничтожает и понятие моральной нормы. На примере исторических судеб нашего Отечества мы знаем, к чему это приводит. Вспомним в связи с этим замечательные слова блаженного Августина: «Тебя никто не теряет, кроме тех, кто Тебя оставляет, а кто оставил, — куда пойдет и куда убежит? Только от Тебя, милостивого, к Тебе, гневному». Однако наблюдаемое нами сегодня представляется еще более ускоренным и массовым продвижением рода человеческого по тому гибельному пути, который некогда был обозначен отказом от Священного Предания Церкви и отрицанием бытия Божия. И потому нынешний этап общественного развития и философской мысли представляется куда более драматичным, чем все то, что мы пережили до сих пор. Ибо божественная истина отныне последовательно замещается идеей плюрализма — равноправной множественности относительных частных «истин». Человечество забыло то, о чем говорил блаженный Августин: «Над моей изменчивой мыслью есть неизменная, настоящая и вечная Истина».
В результате в жизни человека и общества не остается места для твердых, общепризнанных и нормативных понятий о грехе и добродетели, о зле и благе, о ложном и истинном. Строгая дихотомия нравственного выбора оказывается утраченной в многоголосии и пестроте свободного рынка равноценных идей и мнений. Последние в большинстве своем получают моральную легитимацию либо от имени всего общества, либо со стороны определенных его слоев и групп, заинтересованных в утверждении тех или иных специфических ценностей.
Полагаю, самое страшное ожидает нас в том случае, когда идея плюрализма окончательно растворит в себе способность человека к различению между добром и злом. Ибо именно тогда и придет антихрист. Действительно, до тех пор, пока человеческое сознание свободно различает между добром и злом, между правдой и кривдой, между истиной и заблуждением, антихристу нечего делать и нечего искать среди людей, потому никто из них, будучи в ясном уме и здравом духе, добровольно и сознательно не присягнет на верность воплощению зла и погибели. Но человек способен воспринять зло в том случае, если оно явится облаченным в блистающие белоснежные ризы ангелов света. А это возможно только при утрате людьми богоданной способности различать между добром и злом, делая при этом выбор в пользу добра. Именно этот религиозный навык ныне атрофируется у человечества. Было бы еще полбеды, если бы идеи всеобщего плюрализма и релятивизма продвигались их адептами на уровне философского дискурса или общественных дебатов. Однако ныне эти идеи все чаще получают официальное признание и обретают права гражданства в национальных и международных сводах законов.
Так, 18 января 2006 года на своем заседании в Страсбурге Европейский парламент проголосовал за резолюцию, осуждающую гомофобию как неприятие гомосексуализма и призывающую страны-члены ЕС предпринять новые шаги по легализации однополых союзов в странах Европы. Резолюция призывает европейские страны изменить свое законодательство, сделав его более «дружелюбным» по отношению к правам гомосексуалистов.
Согласно оценке парламентариев Единой Европы, ссылающихся на Конвенцию по правам человека, Хартию основополагающих прав человека и ряд предыдущих резолюций Европарламента, в некоторых странах «однополые союзы не пользуются всеми правами и гарантиями, которые предоставлены гетеросексуальным супружеским парам, и именно поэтому гомосексуалисты испытают на себе дискриминацию и притеснение».
Европарламентарии полагают, что изменить данную ситуацию должно предоставление однополым союзам всех прав, которыми ныне обладают супружеские пары в традиционном браке. К таким правам, например, относится возможность усыновления детей.
Кроме того, по мнению Европарламента, «следует разработать законодательство, которое положат конец всем формам дискриминации против однополых союзов, и даровать им права наследования, налоговых льгот, прав на получение пособий и распоряжение собственностью своих партнеров».
Другим шагом в избранном Европарламентом направлении объявляется популяризация гомосексуальности, то есть проведение активных пропагандистских кампаний, представляющих гомосексуализм в выгодном для него свете. Эти кампании предлагается проводить в школах и университетах в рамках образовательных программ, а также средствами СМИ. Учрежден международный день борьбы с гомофобией.
В настоящее время Европарламент намеревается произвести ревизию законодательства всех стран, входящих в состав ЕС, на предмет отношения к гомосексуализму. По результатам проверки планируется разработать ряд мер против тех государств, в которых не предпринимается активных действий по борьбе с дискриминацией гомосексуалистов или в которых общество не озабочено пропагандой их равенства. В частности, предлагается рассмотреть возможность использования не только административного, но и уголовного наказания в случае нарушения европейских директив относительно гомофобии. Страны, в законодательстве которых семьей называется только союз мужчины и женщины, также должны быть готовы к соответствующим санкциям со стороны Европарламента.
Эта резолюция была принята 468 голосами депутатов при 149 «против» и 41 воздержавшемся.
Документ, одобренный Европейским парламентом в сфере нравственных отношений, является беспрецедентным. Однако его появление было отчасти подготовлено резолюцией 1464 (2005) Парламентской ассамблеи Совета Европы «Женщины и религия в Европе», поскольку там была предпринята попытка вывести основополагающее право на свободу совести из общего контекста прав человека.
Напомню, что основная проблема строительства единой Европы заключается, на наш взгляд, не в конфликте между последователями разных религий, а в том, что традиционная мораль, общая для всех авраамических религий, зачастую не совпадает или входит в противоречие с той секулярной системой ценностей, которая пропагандируется некоторыми международными организациями. Так, резолюция «Женщины и религия в Европе» была с неизбежностью воспринята верующими людьми как прямое провоцирование конфликта ценностей, открытый вызов религиозному мировоззрению. Таким образом, последовательное вытеснение норм религиозной морали из светского законодательства ставит под угрозу общественные устои.
В результате верующий человек оказывается перед неразрешимой дилеммой, ибо открытое исповедание своей веры оборачивается для него нелояльностью к светскому закону.
Казалось бы, не нужно быть пророком, чтобы предвидеть подобные последствия принятия таковых документов в объединенной Европе. Почему же европейские структуры с такой настойчивостью продвигают их? Все дело в том, что сегодня верующий человек пока еще обладает религиозной свободой и имеет право ссылаться на свои религиозные убеждения. Он может, например, заявить: в соответствии с положениями моей веры я призван рассматривать гомосексуализм как грех перед Богом и осуждать этот грех. Также, согласно моей вере, я исповедую совершенно определенный взгляд на отношения между мужчиной и женщиной, на природу женщины и на особое предназначение женщины в мире. А резолюции, подобные тем, что были приняты ПАСЕ в конце минувшего года и Европарламентом в начале года нынешнего, отнимают у верующих право духовно мотивированного выбора, фактически объявляя, что религиозная свобода в новой Европе кончается там, где начинаются права человека. Так на практике осуществляется то, о чем говорилось выше: отрицая божественную истину, люди утрачивают критерий правды своего существования. Плюралистическая модель предполагает, что любая точка зрения может быть принята, востребована и законодательно оправдана.
Не следует, однако, думать, что происходящее в Страсбурге никак не затрагивает Россию. Моральные, идеологические и законодательные стандарты, которые вырабатываются в международных структурах, затем распространяются по всему миру. Более того, именно по степени готовности принять стандарты Страсбурга и Брюсселя Запад оценивает те или иные страны и в соответствии с этим строит свои отношения с ними.
Каким же должен быть ответ Церкви в этой ситуации? Этот ответ должен быть сформулирован не только для Страсбурга и Брюсселя. В первую очередь, он должен быть адресован нашему обществу, нашему народу, нашей молодежи. Задача отечественного богословия сегодня состоит в том, чтобы оказаться способным генерировать мощный интеллектуальный посыл, обращенный к миру, помогающий людям отличить истину от ее подмены, уяснить жизненную ценность для рода людского того духовного богатства, что содержится в норме нашей веры. Такова первоочередная задача богословия в настоящих условиях. Это задача церковного учительства, причем не только на уровне иерархии, Святейшего Патриарха и Священного Синода, но на уровне каждого прихода, каждого проповедующего пастыря. Только отвечая на грозные вызовы современности Церковь сумеет воспитать наш народ в духе верности христианским истинам, убедить его в их непреложности и спасительности.

4.

И, наконец, последний, но оттого не менее важный из числа обращенных к нам сегодня вызовов. Он касается природы общественных отношений в Отечестве. Большая часть национальных трагедий, выпавших на долю России на протяжении ее многострадальной истории, была связана с противоборством ее собственных внутренних сил. Нашей стране удалось успешно отразить практически все агрессии, которые были предприняты против нее из-за рубежа. Но нам редко удавалось нейтрализовать опасности и угрозы, исходившие из недр собственной социальной жизни. В XX веке мы своими руками дважды разрушали свое государство, и это при том, что в том же столетии нами в величайшей битве был повержен гитлеровский нацизм. Мы вышли победителями из схватки с опаснейшим и превосходящим нас в военном отношении врагом, который отрицал даже наше право на историческое существование. И мы же не сумели сохранить единство нашей великой страны.
Застрахованы ли мы от подобного в будущем? Когда читаешь отечественные газеты, особенно в период предвыборных кампаний, становится страшно. У нас ведь каждые выборы грозят обрушением основ государства. Вся страна задается вопросом : а что произойдет с Россией, если к власти придет тот или этот? Но ведь такого вопроса люди не задают себе ни в Америке, ни в Англии, ни во множестве других государств. Чтобы и нам достойно выйти из этой ситуации, необходим серьезный общественный диалог на равных, направленный на поиск путей гармонизации традиционных нравственных ценностей и светской морали. Такого рода диалог должен развиваться непременно с участием представителей всех традиционных религий, поскольку тотальная секуляризация общественного сознания воспринимается как угроза вере и традиционному образу жизни, а значит — провоцирует конфликт ценностей. Какой политический лидер ни пришел бы к власти, какая социальная, внешнеполитическая или экономическая программа ни получила бы приоритет, но базисные философские основы жизни общества должны оставаться неприкосновенными.
Я глубоко убежден в том, что главной задачей общественного развития сегодня является выработка современной Россией базисной системы ценностей, относительно которой имелось бы общее согласие в том, что она является абсолютной и неприкосновенной, защищена от влияния какой бы то ни было политической конъюнктуры и лежит вне плоскости прагматических выгод. То, о чем мы говорим, должно иметь статус своего рода общественной святыни и не подлежать обсуждению. И тогда политическая борьба переместится из сферы базисных ценностей в сферу надстроечных ценностей. К последним могут быть отнесены вопросы экономики, внешней или внутренней политики. Убежден, что в России ареной политической борьбы должна стать именно сфера надстроечных ценностей. Это место должно законно принадлежать политической инициативе и политической самодеятельности. И потому никакая политическая инициатива будет не в силах причинить ущерб строю национальных базисных ценностей России.
Принципиально важно деятельное участие в этом общенародном процессе верующих людей, ибо главными ценностями жизни являются ценности духовно-нравственные. Сегодня мы должны ясно отдавать себе отчет в том, что если у нас начнут приниматься законы по образцу Европарламента и ПАСЕ, то мы разрушим Россию. Мы потеряем Отечество наших предков, это будет другая страна с другим народом.
Думаю, о подобной опасности для своих стран размышляют и наши ближайшие соседи, и потому я пригласил бы к участию в выработке системы базисных ценностей православных верующих, пребывающих на канонической территории Русской Православной Церкви, под омофор Святейшего Патриарха Московского и всея Руси. Потому что то, о чем мы сегодня говорим, — это не фантастические страшилки, не литературные антиутопии, не футурологические сценарии, а реальные и близкие угрозы национально-культурной и духовно-исторической самобытности целых народов. Таков мир, в котором мы сегодня живем, и потому задачей богословской науки, всей системы религиозного образования должна стать выработка соответствующего духовно-теоретического инструментария, необходимого Церкви для формулирования адекватного ответа на грозные вызовы века сего, для научения народа Божия жизни по правде Христовой.

5.

В современной историософии обрело права гражданства понятие пассионарности, разработанное и введенное в научный обиход нашим знаменитым историком, философом и этнологом Л.Н.Гумилевым. В кратких словах пассионарность можно определить как способность этноса к историческому подвигу, к жертвенному порыву, к динамичному саморазвитию, к неудержимому исходу за пределы узко национального бытия. При таком взгляде на вещи становится очевидно, что многие наши беды, включая малую способность убедительно противостоять разрушительным процессам, происходящим сегодня на Северном Кавказе, имеют внутренней причиной именно ослабление в нашей нации пассионарного порыва. И если мы пока еще не совсем потеряли исторически присущую нам как нации пассионарность, то в значительной мере уже утратили ее. Согласно наблюдению Гумилева, рост уровня жизни пропорционально увеличивает опасности и риски для пассионарного начала, ибо трудно ожидать самопожертвования от того, кто наслаждается комфортом. Как замечательно тонко заметил этот ученый, с потерей пассионарности утрачивается и цивилизация. Великие цивилизации, сменяя друг друга, являются в этот мир, чтобы завоевать доминирующее положение в ойкумене, достигают расцвета и могущества, накладывая свой неизгладимый отпечаток на облик той или иной эпохи, а затем неизбежно угасают, покидая историческую арену, чему известно множество примеров. Ибо «над царством человеческим владычествует Всевышний Бог и поставляет над ним, кого хочет» (Дан. 5.18).
Итак, понижение уровня пассионарности в крови великой нации есть проявление болезни данной цивилизации, чреватое серьезными рисками для нее. Сегодня наедине с такой опасностью оказалась русская цивилизация. И именно тому, чтобы народ наш вновь обрел былую силу, ощутил ток пассионарности в своих жилах, должна содействовать церковная община. Ведь мы, христиане, по слову Спасителя, призваны быть «солью земли» и «светом мира» (Мф. 5. 13, 14). Это не просто прекрасный образ, не просто удивительная метафора, но реальность христианской жизни и условие общего спасения.
Потому что если в лоне нашей православной общины сохранится неповрежденной древняя христианская пассионарность, если нас не покинет готовность и способность жертвовать собою во имя других людей и нашей веры, то тогда Церковь, подобно дрожжевой закваске, сумеет сыграть свою историческую роль бродильного фермента в начинающемся процессе национального возрождения России.
Подобным образом сформулированная сверхзадача могла бы стать самым действенным фактором распространения религиозного просвещения в народе и духовного преображения его жизни.
Именно поэтому тема богословского образования видится мне одной из принципиально и судьбоносно важных как в рамках нынешних Рождественских чтений, так и в контексте духовного делания и общественного служения нашей Церкви в XXI веке.

Смотрите также