«АРХИЕРЕЙСКИЕ ЗАБОТЫ» Председатель Отдела внешних церковных связей Московского Патриархата митрополит Смоленский и Калининградский Кирилл ответил на вопросы нашего корреспондента. («Независимая газета» от 15 марта)

Председатель Отдела внешних церковных связей Московского Патриархата митрополит Смоленский и Калининградский Кирилл ответил на вопросы нашего корреспондента.
(«Независимая газета» от 15 марта)

Митрополит Смоленский и Калининградский Кирилл является одним из самых заметных деятелей Русской Православной Церкви. 14 марта исполнилось 25 лет с того момента, когда он стал епископом. Мы попросили рассказать митрополита Кирилла о тех мелочах архиерейской жизни, которые на самом деле и составляют ее сущность.

— Ваше высокопреосвященство, двадцать пять лет назад вы стали епископом. Как вы в советское время пришли к решению посвятить свою жизнь Церкви?

— Я не помню того времени, когда я бы не хотел стать священником. Это у меня с детства. Уже в четыре года я, играя, служил, у меня даже было такое маленькое облаченьице. Затем это желание стало реализовываться. Я поступил в семинарию, стал секретарем выдающегося церковного деятеля ХХ века, покойного митрополита Ленинградского и Новгородского Никодима. А затем принял монашество и как бы уже не имел власти над своим жизненным путем. Все мое дальнейшее продвижение по службе зависело уже не от меня, а от священноначалия. Поэтому, когда было принято решение, чтобы я стал епископом, то оно стало для меня достаточно неожиданным. Я был молод и мне казалось, что для того, чтобы стать архиереем, надо быть постарше. Я даже посмел возразить владыке Никодиму и попросил осуществить это решение несколькими годами позже. Но он не стал входить со мной в дискуссии и сказал, что этот вопрос не должен меня касаться.

— Монашество, по крайней мере так принято считать, связано с отказом от мира и его жизни. Что для вас, молодого тогда человека, значило принятие монашества? Была ли это ваша инициатива или принять постриг вас вынудили?

— Я, поступив в семинарию, не думал о монашестве.

— Вы из священнической семьи?

— Да, моей целью было окончить семинарию и академию, получить богословское образование. Я мечтал быть богословом и, может быть, совмещать это с приходским служением. Но когда я был назначен на пост секретаря митрополита Никодима, то стали возникать мысли о монашестве. Во-первых, потому, что владыка подчеркивал важность монашеского служения для современной жизни Церкви. А во-вторых, образ жизни: мне необходимо было отдавать себя служению в гораздо большей степени, чем при обычной семейной жизни. Я невольно стал задавать себе вопросы о том, как же сложится моя судьба дальше. Митрополит говорил, что работать надо так и еще больше. Что другого пути нет, нас мало. Но его идеи не были решающими. Я был рукоположен в диакона в апреле 1969 года. И примерно за год до хиротонии я сам себе сказал, что решить этот вопрос, просто взвесив все «за» и «против», невозможно. Надо всего-навсего предаться в руки Божии. Я сказал себе, что если до хиротонии я встречу девушку, которая будет моей избранницей, то женюсь, а если нет, то приму монашеский постриг в преддверии праздника Благовещения. Так оно и получилось.

— Страшно не было?

— Нет, совсем не было страшно, потому что я понял: Господь меня ведет, что это Его выбор. Я доверился этому чувству. Это не было результатом напряженного анализа, результатом оценки возможных последствий. Когда я подал прошение о монашестве, то замечательный ленинградский священник отец Евгений Амбарцумов сказал мне: «Ты отдаешь себе отчет, что ты сейчас принимаешь решение не только за себя, 20-летнего молодого человека, но и за 40-летнего, и за 60-летнего? Как эти люди оценят твое решение?» Сегодня я мог бы сказать отцу Евгению, если бы он был жив, что эти люди оценивают решение положительно.

— Эта положительность оценки не связана ли все-таки с тем, что ваша церковная карьера сложилась достаточно успешно?

— Моя карьера складывалась по-разному. У меня было бурное начало — я рано стал архиереем, ректором. Потом я был от всего отставлен, направлен в Смоленск без всякой перспективы. После решения о перемещении из Ленинграда в Смоленск ответственный чиновник Совета по делам религий сказал мне: «Вы должны забыть обо всем, что было. Вы один из самых неудачных архиереев Русской Православной Церкви и всегда теперь будете неудачником».

— Это было в 1985 году, когда вы были сняты с должности ректора и направлены в Смоленск?

— Да. Мне сказали, что я должен начать жить заново и что все, что я делал в Ленинграде, было неправильным.

— Что же неправильного вы делали в Ленинграде, с их точки зрения?

— Многое. Когда я приехал в семинарию в 1974-м, там было 137 студентов вместе с академией. А когда уезжал, то их было почти 500, из них более 25% с высшим образованием. Была открыта возможность получать богословское образование женщинам, установлены научные связи с зарубежными учеными и внутри страны, что было особенно тяжело. Была достаточно динамичная духовная жизнь. Например, по средам я читал акафисты и проводил беседы с людьми. Эти беседы строились на основе вопросов, которые люди задавали мне в письмах.

— Это происходило в академическом храме?

— Да. Сегодня представляется: что в этом особенного? А тогда… Достаточно вспомнить пример отца Дмитрия Дудко. Он делал примерно то же самое, и вы помните, какой общественный резонанс имели все эти выступления. Его обвиняли в диссидентстве, в антигосударственной деятельности. Мы делали похожее, но старались не ставить под удар академию. Хотя многое, что тогда происходило, выпадало из практики обычной церковной жизни тех лет. Я с благодарностью к Богу вспоминаю свое пребывание на посту ректора, считая эти годы самыми счастливыми в своей жизни.

Когда 24 декабря 1984 года на заседании академического совета, посвященном 10-летию моего ректорства, мне принесли телеграмму, в которой говорилось, что я снят с должности и направлен в Смоленск…

— Кем была подписана телеграмма? Не Патриархом Пименом?

— Не помню… Не Патриархом, а каким-то техническим сотрудником Патриархии.. Затрудняюсь сказать, где-то она лежит у меня в архиве…

Так вот, я воспринял это тяжело. А когда приехал в Смоленск… Смоленская епархия была тогда одной из самых бедных: в ней насчитывалось 35 храмов, бездорожье, отсутствие кадров, отсутствие жилья. Вспоминаю, как ночевал вместе с крысами. Все это для ленинградца было нелегко. Но Господь провел через это, и я с благодарностью оцениваю этот этап моей жизни. Сегодня мне было бы трудно работать, если бы я не знал жизни российской глубинки. Может быть, многое, что определяет мои мысли и поступки, исходит оттуда.

— Ваша жизнь связана во многом с митрополитом Никодимом. Я не буду спрашивать о вашей оценке его личности, поскольку вы об этом неоднократно говорили. Но существует понятие «никодимовцы». В него включают ближайших учеников митрополита Никодима (Ротова). Для вас существует этот термин как единое понятие, или «никодимовцы» — это миф?

— Это в значительной степени не миф, а политический жаргон. В какой-то мере это ярлык, который пытаются наклеить на людей определенных церковно-общественных взглядов. Владыка Никодим был ориентирован на то, чтобы Церковь была открыта к миру, не отождествлялась с ним, но училась разговаривать с миром на понятном ему языке. Он был епископом-миссионером. И это миссионерское измерение характеризовало и его, и тех, кто следовал его примеру. Если есть чувствительность к миссии в современном мире, то про такого человека можно сказать, что он единомышленник митрополита Никодима вне зависимости от того, жил он в то время или не жил, знал его или не знал. Если человек считает, что вполне достаточно ограничиваться рамками внутренней приходской или монастырской жизни, а все остальное за стенами храма — не наше дело, то это человек, про которого нельзя сказать, что он единомышленник владыки Никодима. Я счастлив, что все больше и больше архиереев, богословов, монахов начинают понимать необходимость миссии. Иначе мы не решим тех задач, которые стоят перед Церковью в России (и не только в ней). Должно быть движение навстречу человеку.

— Но вместе с тем существует понятие «близкий круг учеников митрополита Никодима». В него, кроме вас, входят митрополит Крутицкий и Коломенский Ювеналий, митрополит Виленский и Литовский Хризостом, митрополит Минский и Слуцкий Филарет, Новгородский владыка Лев и некоторые другие. В молодые годы вы были вместе около владыки. Составляете ли вы и сегодня единую группу?

— Те, кто составлял близкое окружение владыки, и сегодня поддерживают добрые отношения, но, к сожалению, мы не часто встречаемся и видимся. Вы назвали тех, кто очень тесно с ним работал. Но было много архиереев, которых он рукоположил, тех, с кем он был близок по жизни.

— Итак, вы стали епископом и сразу же возглавили семинарию…

— Я возглавлял семинарию до епископской хиротонии, будучи назначен ректором 26 декабря 1974 года. В то время я был архимандритом, представлял нашу Церковь в Женеве. Мне было 28 лет. Факт назначения такого молодого ректора весьма необычен. В таком возрасте только Петр Могила возглавлял академию. Это было трудное послушание, потому что мне нужно было стать ректором профессоров, у которых я еще недавно учился и которые по возрасту были намного старше меня. Я благодарю Бога, что мы оказались одной командой.

— Вы владеете иностранными языками?

— Не очень хорошо, но довольно свободно владею английским, читаю и понимаю по-немецки, читаю на французском, хотя и не могу говорить.

— Мы помним, что в советские времена многие архиереи в ответ на вопросы западных корреспондентов отвечали, что гонений в СССР нет, а верующие блаженствуют. Мы помним, как отвечали на «великопостное письмо» Солженицына. Все говорили, что гонений нет?

— Все зависело от личности архиерея. Никто из иерархов не давал таких ответов, которые потом дали бы возможность обвинить этого человека, а вместе с ним и всю Церковь, в нелояльности по отношению к власти. Но я сам был свидетелем и участником многочисленных пресс-конференций. Должен сказать, что абсолютное большинство наших архиереев и богословов находили разумный язык и правильно отвечали на эти вопросы. Я приведу пример. Нас спрашивают: «Свободна ли Церковь в вашей стране?» Мы отвечаем, что Церковь действует настолько, насколько ей позволяют действовать законы и сложившаяся политическая практика. Если затем следовал вопрос о воскресных школах, то звучал ответ, что у нас нет воскресных школ и религиозного образования, прессы, потому что это запрещено законом. «А что у вас есть?» — «У нас есть право совершать богослужения».

— А если следовал вопрос: «Есть ли у вас арестованные, сидящие в тюрьмах за исповедание веры»?

— Ответ всегда был такой — есть среди христиан люди, находящиеся в заключении, относительно которых существует официальная точка зрения власти. Что они были посажены в тюрьму не по своим религиозным убеждениям. Если бы мы сказали, что у нас есть и одно, и другое, и третье, то завтра прекратилась бы всякая деятельность. Государство увидело бы в ней опасность, и мы потеряли бы возможность использовать внешний фактор для поддержки Церкви внутри страны. За все время пребывания за границей я ни разу не покривил душой. Нет ни одного факта, в отношении которого мне бы приходилось раскаиваться. Был только один случай, за который меня потом, кстати, сильно ругали. Я поддержал… даже был одним из инициаторов принятия Всемирным Советом Церквей решения об осуждении СССР за вторжение в Афганистан. Это был 1980 год. Я был принципиальным противником этого. Но не потому, что Запад был против, а потому, что я был убежден, что это трагедия для нашей страны. Нас было двое на заседании Исполкома ВСЦ — Патриарх Грузинский и я. Мы, не сговариваясь, заняли одну и ту же позицию.

— Но это было равносильно государственной измене. Потерпели ли вы какой-нибудь ущерб?

— Большой ущерб. Были очень серьезные проблемы. И у грузинского Патриарха, и у меня.

— Какие именно?

— Были сложнейшие объяснения с властью и на московском, и на ленинградском уровне. Это во многом повлияло на мою судьбу и было одним из факторов, способствовавших моему переводу в Смоленск.

— На вас оказывалось давление органами госбезопасности? Старались ли они вербовать студентов в вашу бытность ректором?

— Никогда со стороны уполномоченных Совета по делам религий не было пожелания принять в академию того или другого студента. Но велась невероятная борьба за то, чтобы принять тех, кого мы хотели видеть в академии. Я уже говорил, что нужно было согласовывать список принятых, потому что их надо было прописывать. Власти же могли отклонить под этим предлогом любого. Согласования списков длились по 12 часов. Это было страшно. Когда же это заканчивалось, то я видел, с каким восторгом меня ожидали мои коллеги. Мы считали победой, если неизбежные потери составили не более 10 процентов.

— Пять лет вы работали в Смоленске. После отстранения с поста ректора, после смерти вашего учителя, не было ли у вас ощущения поражения?

— Ощущения поражения не было, но присутствовало ясное понимание того, что мое продвижение закончилось. Я понял, что в этой политической обстановке не может быть об этом и речи. И решил сконцентрироваться на епархиальной работе. Все меня там шокировало. Дорог не было. Пришлось купить «Ниву», ездили на телегах, ходили пешком.

— По какому принципу вы подбирали и подбираете епархиальных секретарей — крайне важных в жизни епархии фигур?

— Принцип у меня был очень простой. Я приехал в Смоленск не один. Со мной поехала целая группа студентов из академии. Всех их я потом рукоположил. Один из них в течение 13 лет был моим секретарем, но по состоянию здоровья был вынужден уехать в Одесскую епархию. И тогда секретарем стал мой воспитанник, которого я духовно вел на протяжении последних лет, человек, на которого я могу положиться. Секретарь должен быть человеком безупречным по отношению к архиерею, образованным и дисциплинированным. Епархия — это (в том числе) и бюрократический аппарат.

— Сталкивались ли вы с таким явлением, как пьянство духовенства?

— Да, у меня был один священник-алкоголик. Прекрасной души человек, которого очень любил приход. Когда я приехал в этот приход, чтобы забрать его, то столкнулся с поразившей меня позицией власти и верующих, которые просили не трогать батюшку. Простите, было два священника-алкоголика. Второй батюшка потерял семью, делал все, чтобы поддержать свой нищий приход. Но страдал запоями. В любом случае задача архиерея заключается в том, чтобы пороки и слабости не бросали тень на Церковь и не мешали служению Божиему.

— Были ли в вашем служении случаи, когда вы выгоняли человека из священнического сана?

— Да, конечно, были. Но не из-за алкоголизма. Несколько таких случаев.

— Что являлось поводом для таких решений?

— Это очень тяжелые решения. Один случай был очень драматическим, когда я вдруг понял, что священник не является религиозным человеком. Он исполняет свои обязанности, и делает это неплохо. Но он не был человеком веры. Может быть, на умозрительном уровне он и признавал бытие Божие, но я не был уверен, что это так. Но когда я убедился, что он не верит в Бога, то предложил ему уйти.

— Как вы убедились?

— Анализируя его деятельность. Верующий не мог так поступать с паствой, как он. Это абсолютное безразличие к своему делу и озабоченность только материальным благополучием. Кроме того, в его жизни начались некие моральные моменты, никак не совместимые с церковным служением и христианством.

— Не секрет, что одной из проблем Церкви является гомосексуализм. Как вы относитесь к этому явлению и сталкивались ли вы с ним в вашей практике?

— Этот священник как раз страдал этим пороком и, будучи циничным человеком, не особенно скрывал это, действовал открыто. Все проистекало не столько от этого греха, сколько от отсутствия веры и, следовательно, раскаяния.

— Считаете ли вы, что люди, про которых доказано, что они гомосексуалисты, должны быть лишены сана в любом случае?

— По крайней мере запрещены в служении. Если через такого человека соблазн приходит в мир и бросается тень на Церковь, если он не сознает своего греха, то долг епископа запретить его. Нужно сказать, что ведь любой человек может поскользнуться. В данном случае речь идет не о специфике сексуального выбора человека, а о его способности совершать грех. У нас народ закомплексован на грехах, связанных с половой сферой. А воровство, предательство, лжесвидетельство? В древней Церкви грехи, связанные с половыми отношениями, не выдвигались особо. И в Священном Писании этого нет. Так уж устроено наше сознание, что люди любят подчеркивать именно это. Грех, несущий за собой соблазн, должен быть преодолен — священнослужитель должен либо покаяться, либо оставить служение.

— Вопрос сексуальности, конечно же, волнует людей. Что такое для монаха сексуальная стихия? Касалось ли это вас и имело ли какое-то значение в вашей жизни?

— Я бы опять вспомнил владыку Никодима. Я задал ему этот вопрос в преддверии моего пострига. Я его спросил, как он справляется с природой и как вообще нужно с ней справляться. Ответ поразил меня. Он сказал: «Сделай так, чтобы в твоей жизни не было свободного времени, и ты справишься с этой проблемой». Это действительно так. Если епископ или священник не имеет досуга, если он устает, то Господь дает силы управлять и своим инстинктивным началом. Если человек живет, имея досуг, если у него очень много свободного времени, если он не сопровождает свою жизнь молитвой и самоанализом, то практически невозможно сопротивляться. Это состояние души и ума. И еще митрополит Никодим говорил: «Никогда не концентрируйся на этой теме. Должны быть другие проблемы, и тогда ты пройдешь по жизни достойно».

— Вы стали председателем Отдела внешних церковных связей. Как было принято это решение? Это же было возвращение во власть…

— Я не был ранее в церковной власти. Это было предчувствие распада СССР. Начались сепаратистские движения на Украине, возникла униатская проблема. Начались «бархатные революции» в Европе. Невероятно напряглись отношения с Ватиканом. Меня пригласил Патриарх Пимен и сказал, что члены Синода считают, что я должен занять этот пост. Это, конечно же, взлет — из провинциального епископа ты становишься ближайшим соратником Патриарха, человеком, от которого зависит церковная политика. Я стал думать, молиться, советоваться с близкими мне по духу людьми, иерархами. Все сказали, что надо ехать в Москву, что наступает время для меня, когда я смогу действовать.

— Против вас неоднократно развязывалась кампания в СМИ, напоминавшая кампанию клеветы. Почему вы ни разу не обращались в суд в ответ на крайне грубые статьи в разных газетах?

— Не в разных, а в одной газете. Все знают, о чем идет речь. А если и в другой газете, то источник из той же самой компании. Круг людей, участвующих в ней, хорошо известен, цели ясны.

— Какие цели?

— Убрать митрополита Кирилла и поставить другого.

— Почему вас хотят убрать?

— Не нравится моя политическая линия, и есть конкретные имена тех, кто должен был бы занять мое место. Надо, чтобы на этом посту был другой человек. Я благодарю Бога, что за этим не стоит государство и кто-либо из серьезных людей. Это междусобойчик, объединивший светских деятелей и, к сожалению, некоторых церковных.

— Вы им принципиально не отвечаете?

— Принципиально не отвечаю и делать этого не буду. Кстати, не чувствую ни малейшего изменения отношения к себе в обществе в худшую сторону в связи с этой кампанией.

— Но вот ведь говорят, что митрополит Кирилл торгует табаком, спиртным и так далее…

— Это ложь, и люди в Церкви это хорошо знают. Завтра могут сказать все что угодно. Говорили, что я торгую бриллиантами и крабами… Но эту тему еще не развили.

— Наша страна живет не очень богато. Большая часть населения пребывает за гранью бедности. Наряду с этим часто бросается в глаза имущественная состоятельность некоторых священнослужителей. Не создается ли ощущение, что некоторые архиереи и священники, являющиеся вроде бы наследниками апостолов, принадлежат к богатому правящему слою, в то время как остальная часть населения погружается в пучину нищеты?

— Здесь важно разобраться. Если епископ становится частью богатой общественной прослойки, то это очень плохо. У епископа не может быть собственности.

— У вас нет собственности?

— Есть квартира. Потому что она необходима будет, когда я уйду на пенсию. Но никаких машин, дач не существует…

— А Серебряный Бор…

— Резиденции в Смоленске, Серебряном Бору, Калининграде — это все служебное, и я с этим расстанусь, когда уйду со своего поста. Если священники покупают церковные дома, где можно развернуть центры по работе с прихожанами, то это надо всячески поддерживать. Если священнослужитель использует церковные деньги для приумножения своей личной собственности, то это великий грех. Я знаю наш епископат и не считаю, что он живет в роскоши. У епископа в принципе есть все, что ему необходимо, и Церковь дает ему все это. Но в ответ требует полной отдачи своих сил.

— От каких черт вашего характера вы хотели бы избавиться?

— Это очень сложный вопрос… Мы плохо видим себя со стороны. Но я попытаюсь найти ответ… Думаю, что я тяжеловат для ближайшего окружения.

— Что значит тяжеловат?

— Людям, которые работают со мной бок о бок, нелегко. У меня повышенная требовательность. Может быть, к людям надо относиться с большим снисхождением…

И второе… Мне бы хотелось быть более сдержанным в своих реакциях на то, что вокруг меня происходит. Может быть, содержание реакции должно быть таким же, но по форме она должна быть более сдержанной. Но, возможно, если это качество совсем уйдет от меня, я буду уже не митрополит Кирилл.

— В чем заключается сегодня для вас понятие «епископ»? Что такое ответственность за приходящих в Церковь людей, с которыми вы в принципе не связаны ни деловыми, ни иными формальными обязательствами?

— Ничего более ответственного, чем архиерейское служение, я не вижу в жизни. Здесь ответственность перед Богом за врученную тебе паству. С меня и моих собратьев Господь спросит за человеческие души. Если они будут потеряны для Бога и веры, то в этом и их вина, и наша. Речь идет о тысячах людей, которых ты лично не знаешь. Значит, надо так заботиться о поддержании образа Церкви в обществе, чтобы люди шли в Церковь. А это на 90% забота архиерея! Какие у нас люди, такая будет и страна.

— И все-таки Церковь для вас — корпорация или нечто иное? Для многих очевидны корпоративные начала в Церкви…

— Корпоративные начала — внешние факторы. Они могут присутствовать в жизни любого коллектива. Но Церковь — это не коллектив. В момент Пятидесятницы коллектив апостолов превратился в Церковь — в общину веры, в которой живет и действует Святой Дух. Это трудно понять светским людям. Нас спрашивают: как быть с людьми противоположных политических взглядов? А ответ такой: единственная община, которая может объединять всех, — это Церковь. Поэтому для меня это прежде всего община веры.

Максим ШЕВЧЕНКО