Выступление председателя Отдела внешних церковных сношений Московского Патриархата митрополита Смоленского и Калининградского Кирилла на встрече с делегатами Конгресса православной прессы 

Факт проведения Конгресса православной прессы представляется делом чрезвычайно важным и своевременным. Ибо случилось так, что к моменту обретения Церковью долгожданного освобождения ее внутреннее состояние, ее ресурсы не позволили в полной мере воспользоваться открывшимися новыми возможностями, в частности, своевременно создать и развить систему церковных средств массовой информации. Тому есть много причин, но в первую очередь, конечно, это результат того, что в продолжение долгих десятилетий понятие церковной прессы сводилось к единственному и труднодоступному “Журналу Московской Патриархии”. Кроме того, у людей Церкви не было необходимых профессиональных навыков, не было собственных специалистов, не было, наконец, материальной базы и финансовых возможностей для ведения такой работы. Однако совершенно очевидно, что ныне уже нет никаких оснований сетовать на отсутствие у Русской Православной Церкви своей прессы. Существует разветвленнная сеть епархиальных изданий, общецерковных газет и журналов. Наконец, появились и светские издания, тяготеющие к освещению, с той или иной позиции, событий, происходящих в лоне нашей Церкви, в других религиозных организациях России.

Прежде чем говорить о прессе, хотел бы сказать о человеке читающем. Полагаю, в наши дни главная задача состоит не только в улучшении количественных и качественных параметров системы православной прессы, но и в развитии потребности общества в регулярном ознакомлении с работами журналистов, пишущих на темы церковной жизни, воспитания традиции постоянного чтения церковных изданий.

Об актуальности для нас этой проблемы можно судить уже по тому, что нынешний тираж ведущего официального издания Русской Православной Церкви “Журнала Московской Патриархии” в несколько раз ниже, чем в советские времена, когда журнал выходил в свет тиражом двадцать пять тысяч экземпляров и расходился в мгновение ока. Тогда в приходе оформлялась подписка сразу на несколько экземпляров, а была бы возможность, с радостью выписывали бы еще больше. В наши дни приходится с прискорбием констатировать, что число приходов нашей Церкви значительно превышает цифру тиража “Журнала Московской Патриархии”. То же положение и с епархиальными изданиями.

Могут сказать: церковные издания плохо распространяются потому, что они неинтересны. Но разве может быть неинтересно духовенству и верующим то, чем живет Церковь, разве могут не иметь для них важнейшего значения определения Священного Синода и Архиерейских Соборов, заявления и послания Священноначалия по наиболее острым вопросам церковной и общественной жизни, богословские статьи?

Совершенно очевидно, что, быть может, не всегда достаточно высок уровень некоторых публикаций. Однако что означает понятие высокого или невысокого уровня применительно к изданию, адресованному всему народу Божию: ученым богословам и простецам, клирикам и мирянам, людям опытным в духовном делании и новоначальным христианам. В этой ситуации всегда найдутся как те, для кого предлагаемый уровень окажется слишком высок, так и те, для кого он будет недостаточен. Подобное противоречие заложено в самой природе изданий, не дифференцирующих свою аудиторию. Но их неоспоримое преимущество перед более специализированными изданиями состоит в том, что именно они осуществляют великую коммуникативную миссию внутри Церкви. А между тем именно эти издания не доходят до своего читателя.

Как пробудить у православного народа и у общества в целом интерес к чтению церковной прессы? Может быть, причина малого интереса еще и в том, что электронные средства массовой информации переключили на себя внимание той части человечества, которая прежде именовалась читающей публикой, а ныне капитулировала перед “картинками” телевидения. Не секрет, что визуальная информация воспринимается много проще, чем чтение, особенно когда речь идет о трудных текстов. В первом случае это вариант потребления, во втором — интеллектуальный труд. С этим необходимо считаться, однако я убежден в том, что без развития церковной прессы, без возрастания ее роли в среде церковной общественности и церковным народом в целом нам не удастся совершить много из того, к чему мы призваны в нынешние времена.

Кризис общественного интереса к печатному слову носит системный характер, он не относится только и исключительно к церковной прессе. Воистину достойно удивления, что Советский Союз с его духовной несвободой был самой читающей страной в мире, тогда как современная Россия в этом отношении оказалась отброшена далеко назад. К сожалению, в церковной ограде происходят аналогичные процессы. В итоге влияние православной прессы на широкие массы верующих явно недостаточно. А между тем в жизни Церкви накопилось множество нерешенных проблем, назрела серьезная общецерковная дискуссия по многим вопросам. Именно православная пресса должна была бы стать важным фактором в формулировании, постановке и поиске общецерковного решения этих вопросов.

Читая дореволюционные церковные журналы, поражаешься серьезности и важности поднимавшихся тогда проблем, утраченному ныне уровню ведения дискуссий. По должности и по собственному интересу мне нередко приходится обращаться к церковной истории начала века, в частности, к обстоятельствам, связанным с созывом Предсоборного присутствия 1917 года. Как вызревала и определялась в лоне Церкви тематика будущих обсуждений на Предсоборном присутствии? Каким был механизм инициирования, формулирования, утверждения вопросов? Какова была методология информирования церковной общественности и получения ее откликов? Отвечая на все эти вопросы, невозможно обойти вниманием роль церковной прессы. Прежде всего, речь идет о журналах Духовных Академий, изданиях Синода, однако и епархиальные издания были тогда на очень высоком уровне. Именно они чутко улавливали, подхватывали и распространяли среди церковной общественности импульсы, исходившие из духовно-интеллектуальных центров, именно они становились местом проведения широкой общецерковной дискуссии, и потому не в последнюю очередь именно благодаря их усилиям в конечном итоге и было созвано Предсоборное присутствие. Весь комплекс проблем, пребывавших под спудом и тревоживших сознание церковного народа, был сформулирован и явлен перед лицом верующих Предсоборным присутствием, трансформировавшись затем в конкретные идеи и предложения, переданные на Собор и им в большинстве случаев принятые.

Когда нас порой упрекают в том, что нормы Поместного Собора 1917-1918 годов не осуществляются в жизни современной Церкви, я отвечаю критикам: почитайте русскую церковную прессу начала века, а потом сравните ее с нынешней. Перед вами окажутся несопоставимые исторические реальности: жизнь Русской Церкви в начале века и сейчас. Уровень общественного сознания церковного народа в начале века и теперь различаются кардинально. В итоге то, что было живым и органичным для тогдашнего церковного сознания, обстоятельств времени и образа жизни, а потому естественно вошло в состав положений Собора 1917-1918 годов, в нынешней России может выглядеть диссонансом с реальностью. Поэтому, ни в коей мере не отрекаясь от наследия Собора 1917-1918 годов, но и не водружая его на пьедестал некоего абсолютного идеала церковного устройства, следует стремиться к тому, чтобы общецерковное сознание готовилось к восприятию назревших идей.

Здесь с неизбежностью возникает вопрос о том, что без целенаправленных усилий по развитию церковной прессы ничего этого не будет. Не будет ничего и в том случае, если церковная пресса окажется невостребованной верующим народом, если она посвятит себя обслуживанию частных интересов или если станет голосом околоцерковных маргиналов. Поэтому главная проблема, над которой надлежит размышлять всем нам, состоит в том, как стимулировать среди народа церковного интерес к чтению наших изданий.

При этом православные запоем читают все, что касается пришествия антихриста, наступления последних времен, близости Страшного суда, конца истории. Мы озабочены эсхатологической проблематикой, наше воображение занимают обстоятельства конца света, но насколько реже задумываемся мы над неизбежностью собственной кончины, которая может приключиться в любой момент. Но нет, столь обыденная вещь нас не тревожит, наше попечение обращено не менее, чем на весь род людской. Какую питательную почву для страхов и суеверий обещает вступление человечества в XXI век! На недавнем заседании Священного Синода Святейший Патриарх Алексий рассказывал, как некоторые монахи Спасо-Преображенского Валаамского монастыря говорили: “Зачем нам делать ремонт? Не нужно ничего этого! И храмы восстанавливаем не надо. Вообще ничего не надо! Конец света при дверях — о душе надо думать, спасаться и молиться!” С последним Его Святейшество согласился, но уточнил: “А когда после молитвы вы в трапезную приходите, то пищу вкушаете или так сидите? А ведь хлеб насущный надо вырастить и изготовить. Но если все сейчас уйдут в затвор и станут ждать конца света, как же с трапезой-то тогда быть?” Болезненный интерес к подобного рода проблемам, безусловно, свидетельствует о некоем духовном неспокойствии церковного народа, о некоей духовной неустойчивости, об известной подверженности духовному соблазну.

Порой в средствах церковной или околоцерковной информации мы встречаемся с самой настоящей истерией по поводу проблемы ересей. Казалось бы, вопрос ставится своевременный и важный: как сохранить Православную веру неповрежденной перед лицом сонма лжеучений, соблазнов, тлетворного вторжения “века сего”. Однако не оставляет ощущение, что это доброе по своим целям делание осуществляется иногда весьма странным образом. Это уже не защита нашего Предания, а какое-то кликушество. К тому же борьба за чистоту Православия порой почему-то включает в себя весь набор безнравственных средств, к которым прибегают журналисты светской прессы, отрабатывая заказ своих хозяев: презумпция виновности “заказанного” человека, измышление компромата против него, игнорирование аргументов противной стороны и — непременно — личные оскорбления. Причем все это обрушивается не на злонамеренного сектанта, а нередко на православных людей, взявших на себя смелость отстаивать позиции, которые не устраивают отдельных богословов или группы лиц. Чаще всего речь идет о так называемых “новых” проблемах, по которым до сих пор нет общецерковного, а значит, и общеобязательного мнения. Неужели все это и есть защита Православия? Разве во имя утверждения нашей веры обязательно выносить приговор тем, с кем мы не согласны, в предательстве Церкви, в вероотступничестве, в ереси? Или чем более бездоказательны и огульны наши обвинения, тем лучше мы защищаем Православие? Я постоянно задаю себе вопрос: что это за явление, откуда оно пришло, чтобы утвердиться в нашей жизни, в чем причина его востребованности?

Чаще всего роль наиболее непримиримых воителей за чистоту Православия присваивают себе люди, еще вчера пребывавшие вне ограды Церкви. Это вчерашние атеисты, нередко комсомольские работники. Слава Господу, просветившему их помраченный разум. Однако совершить такой поворот от безбожия к истинной вере способен только внутренне сильный, упорный, целеустремленный человек. Чаще всего подобный жизненный выбор делают вполне осознанно, хотя, конечно, существует в наше время и своего рода конъюнктура в этих вопросах. И если впоследствии новообращенный избирает в качестве своего служения стезю церковной журналистики, то вполне очевидно, что этот крутой поворот судьбы был для него решением выношенным. Но что происходит далее? Человек, бывший до своего обращения неверующим, имевший вполне языческие понятия о допустимости блуда, прелюбодеяния, винопития и прочее, вдруг прилепляется к Церкви. Но это означает необходимость изменения привычного образа жизни, постоянную духовную работу, брань против собственных страстей. Иными словами, человеку предстоит совершить подвиг внутреннего преображения. А сил на это не хватает, преображениея не происходит, хотя чисто внешняя церковность присутствует. В душе человека начинает расти беспокойство, ибо такая ситуация испытывает его на разрыв. И вот ему предлагается решение, снимающее все противоречия: защищать Православие от внешнего врага. Борьба с собственными “страстьми и похотьми” может подождать, когда речь идет о битве за торжество истинной веры. Все силы духовные, вся внутренняя энергия отныне обращаются на борьбу со вселенским злом. А уж сверх того привносится все, чем богата наша натура: и оголтелость, и напор, и невысокий культурный уровень, и бытовое хамство. Чем менее преуспел человек в борьбе с самим собой, тем сильнее будет его натиск, обращенный вовне. Наверняка могут существовать и другие поведенческие модели. Например, из нашего общества никуда не исчезли силы, ненавидящие Церковь и боящиеся ее авторитета и влияния. Эти силы обладают необходимыми финансовыми средствами и хорошо организованы. Я отнюдь не исключаю, что иные из наших бескомпромиссных воителей, готовые защищать Русское Православие вплоть до раскола церковного единства, действуют не без внушения антицерковных сил. Нынешний уровень полемики по вопросам внутрицерковной жизни нередко достоин всяческого сожаления. Он — порождение прошлого и в прошлое должен рано или поздно кануть, где память его “погибнет с шумом”. Ибо то, о чем мы говорим, суть признаки нездоровья всего общества, а когда болезнь с Божией помощью исцелится, пройдут и сопутствующие ей явления.

Итак, церковная пресса не вправе обращаться к средствам, которые противны Духу Церкви. Церковная пресса не может также опираться на аргументы и мотивацию, которые выходят за рамки системы нравственных ценностей христианства. Если вы видите статью, автор которой демонстрирует заботу о чистоте Православия, но при этом прибегает к недостойным приемам современной светской прессы, языческой и безбожной по своей сути, то отложите написанное им как очевидный соблазн: это не церковное дело. В лучшем случае — ошибка, отражающая духовное нездоровье пишущего. В худшем случае — очередной заказ врагов Церкви Христовой. Поэтому на вопрос о том, как можно отличить церковную прессу от нецерковной, я бы ответил просто: исходя из духа и языка издания. Если утверждаемое в данном издании противно нравственным принципам христианства, то никогда этому изданию не быть православным, каким бы “правильным” названием оно ни прикрывало свою суть и свои истинные цели. Нельзя защитить Церковь и веру, используя язык и методологию безбожников и язычников. Зато и не найти лучшего способа, дабы внести соблазн и нестроения в народ Божий. Ибо сказано: “По делам их узнаете их”. А дело журналиста есть слово, которое он посылает в мир. И по этому слову с первого взгляда видно, исходит ли оно от христианина, близко к сердцу принимающего проблемы Церкви, или от человека нецерковного, ищущего нанести урон Церкви.

Итак, церковная пресса — только та, которая осуществляет профессиональную журналистскую деятельность, всецело основываясь на принципах христианской морали. Нам могут возразить: “А как же быть в этом случае со свободой слова?” Действительно, “к свободе призваны вы, братия” (Гал. 5. 13). В то же время идея свободы, вероятно, наиболее сложная для интерпретации в категориях христианского богословия, в наше время приобретает особую значимость, будучи утверждаема современной либеральной доктриной в качестве высшей и безусловной ценности человеческого существования. Понятием свободы ныне пытаются объяснить и оправдать все на свете, включая почти любое беззаконие на уровне личности, семьи, общества и государства. Однако не может быть в христианстве иного понимания Богоданного дара свободы, кроме того, которое оставлено нам апостолом Павлом, толковавшим ее как “освобождение от греха” (Рим. 6. 22). Такая свобода есть нестесненный выбор личности в пользу святости и следования воле Божией. И если эта истина о христианской свободе правомерна применительно к личной жизни человека, к жизни семьи, общества и государства, то совершенно очевидно, что она будет не в меньшей степени правомерна и в отношении средств массовой информации. Таким образом, свободный церковный журналист — тот, который своей профессиональной деятельностью старается противостоять злу, греху и неправде и использует для этого средства, соответствующие нормам христианской морали.

Теперь о том, в чем состоят характер и специфика церковной прессы. С одной стороны, это издания, адресованные людям церковным. С другой стороны, Церковь неотделима от жизни всего обществе и потому ее издания должны быть воспринимаемы внешним миром, достойно свидетельствуя ему о Церкви. Церковный журналист, обращающийся в первую очередь к единоверцам, таким же, как и он сам, верным чадам Церкви, одновременно должен учитывать, как отзовется его слово за церковной оградой. Это очень важный момент, ибо церковные средства массовой информации неизбежно осуществляют некую миссию Церкви в окружающем ее мире. Ныне епархиальные издания нередко поступают в светские библиотеки, в учебные заведения. Изначально адресованные клирикам и прихожанам, эти издания становятся достоянием светской читающей публики, для которой они являются порой единственным источником информации о жизни Церкви в той или иной епархии. Это двойное предназначение церковной прессы является своего рода вызовом пишущему. Ибо церковный журналист должен быть одинаково понятен и интересен как для народа Божия, укорененного в церковном Предании, так и для людей светских, живущих вне рамок этого Предания.

Первой и главной проблемой, с которой лично мне пришлось столкнуться, приступая к субботней телепрограмме “Слово пастыря” на канале ОРТ, был вопрос о языке. Меня просили рассказывать о православной вере, об основах православного богословия. Но кому адресовать это слово? Существует богословски подготовленная аудитория, есть простые верующие люди, немало людей невоцерковленных, но интересующихся православным вероучением, наконец, есть и такие, кто отвергает Православие. На каком языке разговаривать со всеми этими людьми? Один мудрый человек дал мне замечательный совет: “Говорите на своем языке и теми словами, с которыми Вы обычно обращаетесь к людям”. Я думаю, что язык журналистов, пишущих о жизни Церкви, не должен быть ни нарочитым, ни вычурным, ни искусственным. Ведь зачастую вполне светские по своему духу и мышлению авторы стремятся особым образом архаизировать и стилизовать свою речь, добиваясь эффекта, который, по их представлениям, должен свидетельствовать о сугубой воцерковленности пишущего. Подобные попытки наших современников воспроизводить лексику и стилистику русского богословия XVIII-XIX веков не только неудобопостижимы для нынешнего читателя, не только способны обернуться неожиданным комическим эффектом, но могут даже отвратить читающего от истины вместо того, чтобы привести к ней. Исходя из собственного опыта и из анализа православной прессы, дерзаю утверждать: язык журналиста, освещающего жизнь Церкви, должен быть его собственным языком, свободным от псевдоправославной стилизации, становящейся преградой между содержанием текста и его восприятием современным человеком.

И, наконец, последнее, о чем я хотел бы сказать и что меня очень беспокоит. Сегодня после долгих десятилетий несвободы Церковь сталкивается с огромным множеством проблем, на которые у нее нет пока готового ответа. Это касается не только нашей Церкви. Ныне Вселенское Православие занято, в частности, изучением вопросов, на которые невозможно сыскать ответа ни в каких богословских книгах. Классический пример — проблема биоэтики. Ничего подобного этой проблематике не существовало в эпоху Вселенских Соборов, не было и у Святых Отцов никаких оснований ставить подобные вопросы. Остаются нерешенными и иные, чисто богословские вопросы, ответы на которые искались на рубеже XIX-XX веков, но революция и последовавшие за нею события оставили эти вопросы без ответов. Русская богословская мысль в эмиграции продолжила прерванный поиск, но сегодня многие из предлагавшихся тогда подходов не могут устроить современных православных людей.

Теперь мы вступаем в период повторного осмысления многих из тех проблем, которые казались решенными в начале века. Например, наше отношение к инославию, которое было всесторонне изучено и сформулировано в процессе подготовки к Поместному Собору 1917-1918 годов, в результате чего Церковь и приняла решение вступить в межконфессиональный диалог. Собор постановил создать специальный орган для ведения такого диалога. В продолжение целого столетия наша Церковь участвовала в диалоге с англиканами и старокатоликами. К весьма давним временам восходит начало диалога с дохалкидонскими Церквами. Все эти решения были благословлены авторитетом Поместного Собора 1917-1918 годов и лично святым Патриархом Тихоном.

Ныне, в связи с совершенно конкретными историческими причинами, многие в нашей Церкви ставят вопрос о неправомерности такого диалога. Не составляло бы труда отказаться от обсуждения данной темы, сославшись на никем не отменявшееся решение Поместного Собора. Но если верующие настаивают на новом обсуждении, видя в нем решение некой тревожащей их проблемы, то к такому обсуждению, вероятно, следовало бы возвратиться. Мы нуждаемся в развитой и действенной системе церковной прессы, в частности, и для того, чтобы все актуальные вопросы внутрицерковной жизни можно было бы поставить и осмыслить. При этом принципиально важно, чтобы все это осуществлялось в духе христианской морали и братолюбия. Вместо этого некоторые из нас отвергают самый принцип обсуждения подобных проблем, восходящих к нашему церковному прошлому, требуя безоговорочно принять ту или иную точку зрения. При этом всякий разумный призыв к взаимоуважительной и серьезной дискуссии оценивается никак не меньше, чем “предательство Православия”. Если церковная и близкая ей по духу светская пресса будут использоваться для разжигания нездоровых страстей и насаждения в церковной ограде непозволительных с точки зрения христианской этики методов давления на оппонентов, огульных обвинений и навешивания ярлыков, то это окажется губительным для духовного здоровья народа Божия. Сомневаюсь, что истинные чада Церкви дерзнули бы уступить подобному соблазну.

Существует ли реально так называемая экуменическая проблема? Да, безусловно. Может ли она быть подвергнута обсуждению? Это также бесспорно. Однако к дискуссии следует приступать с отчетливым осознанием того, что ни у кого из нас нет и не может быть готового ответа на все вопросы, как нет права на владение истиной. К ней предстоит прийти в процессе общецерковной дискуссии, которая должна вестись с любовью и доверием к собратьям, оспаривающим нашу точку зрения или придерживающимся иных взглядов, но никогда — в развязном духе современной светской журналистики с ее заказными статьями и генетической враждебностью русской культурной традиции. В сущности, сегодня мы нуждаемся в интеллигентной общецерковной дискуссии почти по всем вопросам нашей внутренней жизни. Страницы церковной прессы должны быть местом честного сопоставления и взаимного обогащения мнений, а не ареной противоборства темных языческих страстей. Ибо цель и задача церковной прессы — в меру своих сил и возможностей служить единству Церкви. Потому что Церковь обладает возможностью благотворно воздействовать на общество только до тех пор, пока сохраняется ее внутреннее единство. Церковь же, разделившаяся в себе, сама лишает себя способности изменять окружающую жизнь к лучшему.

Имеющий глаза да видит: трагедия постсоветской Украины состоит в разделении Православной Церкви. Все неуклюжие попытки украинского руководства как-нибудь сколотить единую “нэзалэжну Церкву” являются открытым признанием того, что без легитимной и единой Церкви ни о каком благодатном воздействии религии на общественную жизнь говорить не приходится. И потому там, где церковное единство по милости Божией не нарушено, его следует оберегать общими силами. Если нашей Церкви удалось что-то сделать в своем свидетельстве и социальном служении, если Церковь заняла подобающее ей место в общественной жизни, в массовом сознании и системе ценностей отдельного человека, то это произошло только потому, что Церковь сумела сберечь свое единство. Мы сильны, пока мы едины. Поэтому христианским долгом церковного журналиста должно быть в первую очередь служение единству нашей Церкви.

Вопрос: В последнее время активно пропагандируется и навязывается читателю мысль о якобы существующем разделении между церковным сообществом, связанным дисциплиной и послушанием, с одной стороны, и некоей “независимой православной общественностью” — с другой. Как Вы расцениваете попытки утвердить подобное разграничение внутри единого народа Божия?

Ответ: Этот вопрос очень важен. Сравнительно недавно меня посетил бывший полковник КГБ, ныне занятый созданием Православной партии. Он пришел, чтобы в развернувшейся избирательной кампании заручиться поддержкой Смоленской епархии, которая через свои приходы могла бы, по его мнению, содействовать успеху новой партии на выборах. С полным уважением к собеседнику я задал ему один вопрос: “Прихожанином какого храма Вы являетесь? Спрашиваю потому, что никогда не видел Вас в кафедральном соборе”. — “Я не являюсь прихожанином никакого храма, — отвечает он. — Мне не обязательно ходить в церковь, чтобы представлять православную общественность”. Я спрашиваю: “Как же такое возможно?” Он в ответ: “Это — политическая жизнь, а не церковная. Мы используем исторический авторитет Православия в народе для успеха нашего политического движения”.

Я объяснил этому ходоку, что не может быть никакой “православной общественности” в отрыве от Православной Церкви. Либо вы являетесь членом Церкви Христовой со всеми вытекающими отсюда не только правами, но и обязанностями, в первую очередь каноническими, либо пребывете вне церковной ограды и, следовательно, не можете представительствовать от имени Церкви. Ибо невозможно именоваться православным человеком, не будучи крещеным, не признавая в качестве основополагающих догматические и канонические позиции Православной Церкви. Поэтому использование в этом смысле понятия “православная общественность” я расцениваю как попытку кощунственной эксплуатации того огромного авторитета, который, милостью Божией, имеет Церковь в нашем обществе, несмотря на все выпавшие на ее долю испытания. Скажу больше: провал на выборах всех так называемых православных партий ясно доказывает невозможность для какой-либо общественной силы сочетать попытки опоры на авторитет Церкви с одновременным игнорированием церковных установлений, с отказом от принципа церковной дисциплины. Не приходится сомневаться, что время от времени подобные попытки будут, к сожалению, возобновляться. Появление так называемой “православной общественности” в средствах массовой информации — из их числа.

Вопрос: Нередко журналисты, пишущие о жизни Церкви, предпочитают не обращаются к официальным церковным источникам, но прибегать к собственным домыслами, оправдывая это труднодоступностью Священноначалия. Не считаете ли Вы необходимым возродить прерванную два года назад традицию проведения ежемесячных брифингов с участием Вашего Высокопреосвященства или Ваших ближайших сотрудников, с тем чтобы регулярно излагать в средствах массовой информации официальную позицию Церкви по актуальным вопросам?

Ответ: Это весьма болезненный вопрос, ибо он напрямую связан с моей деятельностью как председателя Отдела внешних церковных сношений. Как вам известно, ОВЦС не только ведает вопросами, связанными с зарубежной деятельностью нашей Церкви, но и занимается всем комплексом проблем, связанных с церковно-государственными и церковно-общественными отношениями в России. На недавнем заседании Священного Синода был представлен отчет о работе ОВЦС. Лишь краткое знакомство с деятельностью Отдела заняло полтора часа. Достаточно сказать, что ежедневно проходят различные конференции, симпозиумы, семинары, “круглые столы”, на которых должна быть представлена позиция Церкви по самым различным проблемам. Помимо своей текущей работы сотрудники ОВЦС также участвуют в этом процессе. Очень важно, что через такого рода мероприятия осуществляется постоянный диалог между Церковью и обществом по самым актуальным вопросам, однако подобный объем работы практически не оставляет времени ни на что другое. Единственная причина, по которой практика проведения брифингов, о которых вы говорите, сошла на нет, — в невозможности физического присутствия на них председателя ОВЦС или его заместителей. Тем не менее, я благодарен за то, что вы подняли этот вопрос и обязательно поставлю его перед своими сотрудниками. Считаю, что такие встречи с прессой нужно проводить обязательно.

Вопрос: Как Ваше Высокопреосвященство расценивает нынешнюю ситуацию с нашими приходами в Эстонии?

Ответ: Все главные святыни Эстонского Православия принадлежат Эстонской Православной Церкви Московского Патриархата. В 1996 году на переговорах с делегацией Константинопольского Патриархата в Цюрихе мы достигли соглашения о разделении приходов между двумя юрисдикциями. Затем была проведена большая работа, с тем чтобы все приходы имели возможность свободного самоопределения. Было составлено два списка: православных приходов, оставшихся в лоне Русской Православной Церкви, и приходов, перешедших в юрисдикцию Константинопольского Патриархата.

Следующим этапом должны были быть совместные действия Константинопольского и Московского Патриархатов по регистрации приходов Московского Патриархата и передаче им собственности. К сожалению, этот пункт соглашения об упорядочении дел в приходах Константинопольский Патриархат отказывается выполнять, ссылаясь на обращенное к нашей Церкви требование митрополита Эстонского Стефана признать его в качестве единственного законного главы Эстонской Автономной Церкви. Естественно, наша Церковь не может признать этого просто потому, что для этого пришлось бы отказаться от признания Эстонской Церкви в юрисдикции Московского Патриархата, которая получила статус самоуправляемой Церкви решением Патриарха Тихона и Томосом Патриарха Алексия II. Православная Церковь в Эстонии находилась в юрисдикции Русской Православной Церкви на протяжении столетий, и лишь в продолжении двух предвоенных десятилетий по политическим причинам, в силу изоляции России от Эстонии, она неканонически была подчинена Константинопольскому Патриархату.

В силу вышеизложенного у нас нет ни канонических, ни исторических оснований согласиться с точкой зрения, согласно которой юрисдикция Константинопольского Патриархата в Эстонии является единственной законной Автономной Православной Церковью на территории Эстонии. Что же касается позиции эстонского правительства, то здесь намечаются положительные сдвиги. Мы постоянно ведем диалог с руководством Эстонии, занятым, в частности, поисками взаимоприемлемого решения вопроса. Разработана, например, такая схема: собственность, принадлежащую тем приходам, которые добровольно определили себя как принадлежащие юрисдикции Московского Патриархата, правительство Эстонии могло бы принять и затем передать ее Русской Православной Церкви. Однако такому решению, получившему поддержку эстонского правительства, противостоит недобрая воля митрополита Стефана. Таким образом, противодействием митрополита Стефана нарушаются достигнутые Московским и Константинопольским Патриархатом договоренности. Предстоит еще один этап наших переговоров с Константинополем, и мы будем стараться изменить ситуацию, ибо общеполитическая ситуация в Эстонии ныне более благоприятна для окончательного решения всех вопросов.

Вопрос: Некогда имена священников Александра Меня и Глеба Якунина являлись своего рода символами церковного возрождения. Однако те люди, которые некогда были близки о. Александру Меню, ныне заняты какой-то непонятной неообновленческой активностью. Как Вам видится эта ситуация?

Ответ: Я не хотел бы в нашем уважаемом собрании комментировать все, что связано с личностью и “деятельностью” Глеба Якунина, тут потребовались бы совсем другие формулировки… Что касается о. Александра Меня то, при историческом взгляде на его деятельность, становится совершенно очевидно: его проповедническое слово способствовало возникновению в обществе большого интереса к Православию, к привлечению в церковную ограду значительного числа верующих из интеллигенции. Мы были бы неблагодарными людьми и дурными христианами, если бы вычеркнули из памяти его миссионерский подвиг или задним числом осудили бы священника за его свидетельство.

Однако в книгах отца Александра Меня содержится нечто, что смущает совесть традиционно верующих православных людей. В этой ситуации я предпочел бы призвать к открытому и честному диалогу о духовном наследии о.Александра, но отнюдь не ограничиваться бездоказательными обвинениями или неумеренными превозношениями. Будем помнить, что речь идет о священнике, который приводил людей ко Христу и к Церкви Божией. Но если есть здесь что-то, что смущает народ Божий, то дискутировать об этом можно и должно, при посредстве той же церковной прессы. Полагаю, формулировать возникающие сомнения следовало бы интеллигентно и грамотно, и столь же интеллигентно и грамотно отвечать на них. Только в обстановке спокойного, доказательного и взаимоуважительного диалога можно выяснить, идет ли речь о заблуждении, или о частном богословском мнении, или о допустимой точке зрения в рамках церковного Предания…

Вообще говоря, помимо этого вопроса можно было бы обозначить еще десятки проблем, нуждающихся в добросовестном, честном и открытом христианском обсуждении. И тогда не было бы у нас ни проблемы о. Александра Меня, ни проблемы неообновленчества, ни других проблем. Нужно лишь здраво, аргументированно, в духе братолюбия обсуждать их на страницах церковной прессы…

Вопрос: Среди православных людей очень велико желание, чтобы как можно скорее были канонизированы Царственные Мученики — Государь Николай II и его семья. Известно ли Вашему Высокопреосвященству о том, как решается этот вопрос?

Ответ: Подготовительная работа Синодальной Комиссии по их канонизации завершилась. Было внесено предложение прославить убиенного Государя и его семью как страстотерпцев. Окончательное суждение по вопросу канонизации будет иметь юбилейный Архиерейский Собор Русской Православной Церкви, который пройдет в августе. Этот вопрос уже внесен в его повестку дня.